Загон
|
К середине ноября снежный покров в северных районах Томской области уже изрядный, на лыжах спокойно можно передвигаться, не обдирая камус. Хватает пространства под скользящей поверхностью, чтобы вдавить буреломину, ветку шиповника, стебель чернобыльника в белую перину… Ранняя осень оказалась пустой. Стало накипать раздражение и злость от бесконечных поездок и порожнего багажника. Пионерская зорька азарта уже отыграла, шапкозакидательское настроение поумерилось. В который раз пришло понимание, что лось не заяц и не куропатка… Собаки, лосиного запаха по чернотропу и мелкозимью нанюхались вдоволь, но поставить на отстой зверя не смогли. Настеган шибко. В каждой местности, еще до открытия сезона, браконьеры норовят мясцу соли на хвост насыпать. Не единожды по следам видел, как лось, пугаясь, перепрыгивает через собак и уходит. Опытные собаки-лосятницы знают, что преследовать бегущего зверя бесполезно, не остановится, только лапы набьешь по сорам*. Возвращаются быстро. Догнать, обогнать, облаять с головы и нагнать сохатого на хозяина редко кому удается. Лось идет как танк, не разбирая дороги, и забивается в крепи, непосильные для лаек. Матку** или тогуша*** еще можно попытаться отбить, а повернуть, рогача удача исключительная. Лицензия уже отлежалась в нагрудном кармане и начала «жечь», так как впереди забрезжило окончание охоты на копытных и возможный дискомфорт от насмешек за незакрытую «бумагу». Среди охотников несложно прослыть легковесным болтуном и теоретиком от охоты. Он (теоретик), особенно хорош за столом. Специалист на все сто, везде был, все видел, предложить отправиться некуда. Разве что к афроамериканцу в … . Попадется в компании такой упертый зазвезденевший лидер-теоретик - катастрофа. Но, лицензию из билета охотничьего доставать надо, созрела голубушка, уголки уже поистерлись, закрывать пора… Обской лед еще не настолько окреп, чтобы зароды с пойменных лугов на волокушах таскать, но на розвальнях по одному рулону мужики, идя сбоку от саней, подвозят сенцо скотине. Дорожники принялись намораживать переправу, вешки ставить на случай затяжного бурана, чтобы возница ненароком не попал на тонколедье и не канул бесследно, побарахтавшись в водяной могилке. Лошадь обязательно добавит копытом и кромку льда ломать будет, выбраться, «надёжи» нет. Заездили и охотники на снегоходах и дутиках, кто капканы проверить на норку и колонка, разброшенные перед ледоставом, приманку освежить, добычу снять, чтобы мышь мех не посекла. Кто на подледный лов рыбы, прогоны**** на озерах и старицах выставить. Кто за ондатрой к самоловам и мордушкам. Снуют туда-сюда мужички. Каждый сам по себе, кивнет из вежливости знакомому или чужаку и, не останавливаясь, промчится мимо по своим делам, только пыль снежная глаза запорошит, и порыв ветра добавит холода на уже замерзшие щеки. Отправились мы впятером попытать счастья в загонной охоте. Охотится скрадом в зарослях обской поймы невозможно, а лицензия дается на определенное хозяйство вот и пасешься как коза, привязанная к колышку на одном месте. Расселись в розвальни, запряженные пегой справной лошадкой уже знакомого читателям пасечника Тимофеича, и двинулись через село к Оби. Слепящая белизна солнечно - морозного дня после ночной переновы, скрывала границы русла, только прибрежный тальник противоположного берега темной гребенкой кое-где давал представление о ширине реки. Тимофеич, как коренной житель, знавший все особенности переправы, перед выездом нагнал на нас жути о случаях ухода людей под лед в одиночку и с лошадьми и заставил пешком прогуляться по ледовой дороге: «Береженого бог бережет». Мы растянулись колонной по одному, и пошли поперек великой сибирской реки, закрывая лица от колючего южного ветра. Тимофеич основательно промерз, пока наша великолепная пятерка форсировала реку третью в мире по длине, да и по ширине Обь, похоже далеко не на последнем месте. Шагая по санному следу, я диафрагмой ощущал кубокилометры бездны, текущей под подошвами. Как себя чувствовали компаньоны, не спрашивал но, после удачного завершения пешей прогулки все шумно, расталкивая соседей, усаживались в сани… Натопили железную печь в просторной избе без перегородок, с низкой поперечной балкой под потолком. Нагибаться приходилось, а кто забывал - звонкий «бум» о высохшее бревно сопровождался поздравлениями и веселым счетом. Двое из компании с нами были впервые. Первый, хирург по сердцу со шрамом на щеке, сосредоточенный какой-то, второй из строительного главка заместитель генерального директора, плешивый балагур. Новенькие, понимая, что придется попотеть на загонной охоте, прихватили с собой ящик пива, еще того, настоящего жигулевского, от которого, кто помнит, стол после студенческой вечеринки становился липким, почище лавки в рекламе пива «Велкопоповицкий козел», не в пример сегодняшнему газированному пойлу. Мы пиву не противились, что ж, пиво так пиво. Новички были приятелями Сашки Жарова, он отрекомендовал их как профессионалов по загонной охоте на зайцев. Что ж, зайчатники так зайчатники, на безрыбье, как говорится, и раком станешь, или встанешь? Не знаю как правильно, но в нашей ситуации оба варианта были ожидаемы. Сашка Жаров журавленогий, тоже знакомый читателям, старался влить новеньких в компанию. Сын Тимофеича Сашка, лор-врач, крестьянский парень, работяга, халат его врачебный всегда больше сермягу из понитка напоминал, поддакивал и хмыкал, слушая трёп заместителя по фамилии Шляпкин. Мое дело было десятым, я молчал, наблюдал за происходящим и не терял надежды, что затея наша кончится благополучно… Мы втроем уже притерлись друг к другу. Охотились на лося не впервой и мяса немножко потаскали на берег Оби. Однажды перегрузили «Крым» так, что он клюнул носом и пошел под воду. Молодец Сашка-лор, быстро сбросил обороты, а я успел метнуться к нему в объятия на корму, не то отправились бы мы к рыбам, с лосятиной на десерт, как подводная лодка при экстренном погружении. Найти берег в кромешней тьме, в метель при полуметровой волне даже в спасательном жилете невозможно, пропадешь от переохлаждения. Мясной поплавок (утопленник в жилете) осенью - леденец для налима. Хоть спасенные и говорят – уход без боли и страдания, как будто засыпаешь. Не хочется еще как-то. Тимофеич пошел проведать своих пчелок и в закром. Медовушка из омшаника, глубокого охлаждения густая как сироп, катится по пищеводу, аж глаза закрываются, а внутренний взгляд замирает где-то в районе гланд, нежно ласкаемых очередным глотком волшебного напитка. Всё Мочалово знает, что в искусстве приготовления медовухи Тимофеичу равных нет, оттого и заворачивают гости на пасеку, включая районного прокурора, принять кружечку под неспешную беседу, и лагушок наполнить в дорогу. Открыли по пиву. Сели к столу составлять диспозицию. Места у двух Варвар Больших и Малых как назывались озера близ пасеки, где по легенде от несчастной любви утопилась Амбарцевская красавица Варвара, мы знали, как свои пять пальцев. Протока Сухая, делая изгиб, создавала подобие полуострова. Весной и осенью она заполнялась водой, в жаркое лето пересыхала. Ил трескался причудливыми геометрическими фигурами с загибом краев, и ломался под ногами как шоколад. В сырое лето протока воробью по колено, но переходить ее люди не решались, уж больно дно топкое, того и гляди останешься на середине кричать о помощи. А длинноногим в копытах нипочем. На крутом высоком глинистом берегу протоки со стороны пасеки был исток-овражек, промытый талыми водами, которым лоси ходили через Сухую на солонцы Тимофеича. Копытные, побывав однажды у соли, возвращаются, будто притягиваемые магнитом. Как язык крутится у больного зуба, так и лось крутится у солонца. Соль организму нужна, чтобы доктора не говорили о бессолевых диетах, о белой смерти и прочем. Тимофеич делал солонцы основательно, в местах отела и на стойлах. Валил на высоких пнях несколько осин, прорубал желоба вдоль стволов и закладывал их кусками лизунца. Соль, размываемая дождями и росами, пропитывала сырую древесину, и лоси превращались в бобров, объедая, не только кору, которой они лечатся от глистов, но и луб, иногда сгрызая ствол полностью. Потревожили охотники зверя, через неделю он обязательно вернется к солонцам и новеньких с собой приведет. Место у Варвар для загонной охоты идеальное. Лоси со стороны озер от солонцов выходят на протоку и бредут по льду до понижения берега, либо переходят поперек и скрываются в овражке на противоположном берегу, стрелять сверху можно как в тире, расстояние небольшое, главное не зевать… Тимофеич попросил пополнить запас дров. Спиленный сухостой, он таскал на распряженной пегашке в хомуте старыми вожжами. Потом ушел кашеварить, а мы остались складывать поленницу, махать топорами и трещать бензопилой. Работа спорилась. И, нагуляв аппетит, собрались за непокрытым столом вокруг котла с картошкой, заправленной тушенкой. Материализовалась трехлитровая банка медовухи, банка молока из-под тулупа с розвальней, на любителя. Ноздри щекотал аромат свежего чая, Тимофеич и чай заваривал знатно, добрую горсть индийского со слоном засыпал в пятилитровый чайник и давал настояться под душегрейкой. Полезли в рюкзаки, выкладывая кто, и что привез с собой. Напластали краковской колбасы толстыми кружками, хлеба ломтями не тоньше. Открутили язычок от столичной. Чокнулись за завтрашнюю удачную охоту. Тимофеич посоветовал маскхалаты вывесить наружу, чтобы не напитывали запахов. Поужинав, расположились на нарах поперек всей избы. Тимофеич сразу уснул - «Намаялся за день старик». Мы в ожидании охоты переговаривались, уточняя маршруты, по очереди выпадая из разговора на полуслове всхрапыванием и последующим возвращением в бодрствование. Горожанину свежий воздух, физический труд и плотный ужин со ста граммами лучше всякого снотворного. Вскоре изба озвучилась заливистым храпом, сопеньем, стонами при переворачивании с боку на бок на жестких нарах… Окошко только чуть засинело, а Тимофеич уже на ногах, зажег фонарь летучую мышь и возился у печки, по стариковски покряхтывая. Изба за ночь выстыла. Так не хочется вылазить из теплого кокона спальника. Но охота превыше всего. Быстрый завтрак. Маскхалаты, лыжи. Мы со Шляпкиным спустились к Оби, и пошли под невысоким яром вверх по реке, на номера. Загонщики еще чаевничали, им выдвигаться нужно было через полчаса, час. Доктора сердечника по диспозиции решили поставить между Жаровым и Сашкой-лором, строго- настрого наказав ему двигаться на восток, периодически проверяя направление по компасу. На озера, ни под каким предлогом не выходить, лед тонкий, много родников. В болота к середине не лезть, обходить краем и все время держать направление на восток. Казалось бы чего проще. Встретиться мы должны были на острие мыса Сухой протоки, куда сойдутся загонщики. По-моему, решение было единственно правильным - новички под присмотром охотников, знающих местность. Напротив устья истока Варвар мы торчим, кажется уже целую вечность и, порядком замерзли. Загонщиков не слышно. Лосей не видно. Напряжение начало спадать, взгляд, устремленный в овражек, стал отвлекаться на порхающих синичек, и падение пушистого снега с ветвей, сдуваемого ветром. Ждать и догонять хуже всего: - «Ну, где эти чертовы лоси, остались, наверное, между загонщиками и не пошли в нашем направлении». Вдруг боковым зрением я заметил три силуэта, они двигались поперек протоки друг за другом, след в след как в связке, опустив головы и, вытянув морды, не производя никакого шума. Шляпкин, по ориентиру - высокой ветле, находился от лосей метрах в пятидесяти. До меня от них было слишком далеко, пуля уже на излете будет. -«Стреляй, стреляй ишак плешивый, зверь идет мимо тебя. Уснул ты что ли?» Лоси исчезли в овражке под нами. Выстрелов не прозвучало. Вскоре и Жаров с сыном Тимофеича вышли на мыс, сверху увидели лосиную тропку, и все поняли. «Что, проспали? Почему не стреляли?» Оказывается, Шляпкину дорогое ружье стало жалко. Вспомнил некстати, что пуля может раздуть запорошенные снегом стволы. Засомневался, замешкался, промедлил. Об оружии, стрельбе пулями не поминали при составлении плана охоты, этот момент посчитали само собой разумеющимся. Обидным было то, что опростоволосившийся Шляпкин произнес как бы между прочим: «Да ты сам бы промахнулся, стоя на моем номере». Я затосковал. Вспомнились перепалки из детства: «Да ты бы сам не допрыгнул», «Да ты бы сам не докинул», «Да ты сам бы не ударил», промолчал и отошел от зайчатника. Разбрелись по льду, ждали сердечного доктора. Легко одетые загонщики начали ёжиться, по протоке как по трубе гулял сквозняк. «Куда он мог запропаститься?» Не дождались. Час на морозе без движения – пытка. Приняли решение вернуться на пасеку, переодеться, поесть и, прихватив фонари, отправится на поиски пропавшего товарища. Лазить по зарослям голодными, в стоящих колом маскхалатах никому не хотелось. На полпути вышли на берег, наломали сушняка и разожгли большой костер на просторной луговине, оставив у огня открытую банку рыбных консервов и хороший ломоть хлеба: «Может сам учует запах дыма или увидит огонь?». Стреляли от костра, в надежде, что доктор услышит, ответит - тишина. К пасеке подходили в сумерках . Каково же было удивление, (Тимофеич еще днем отбыл обратно с тюком сена) когда между деревьев замелькало освещенное окошко и звездочки искр из печной трубы. «Любопытно, кто нас посетил в столь неурочный час?» Мы-то по простоте душевной думали, что доктор где-то пробирается сквозь дебри, борется с наледью на лыжах, ненароком оказавшись в воде, или хуже того его нет в живых, а «сердешный», пребывая в полном порядке, спокойно лежал на нарах и поджидал нас в тепле с бутылочкой пива. Слова, если и были, застряли в пересохших глотках, а перечислять междометия и восклицания как-то не с руки, да и совестно. Эмоции улеглись, верх взяло чувство радости, что наш компаньон жив и здоров, что не придется ночью лазить по заснеженной пойме, просвечивая фонариком каждую лыжню , не надо вызывать милицию. Наперебой расспрашивали, как он умудрился устроить загон на избу вместо лосей. События у доктора разворачивались до безобразия просто, первые полчаса он следовал наставлениям, но по мере того как заросли становились гуще и сумрачнее стало не до компаса, но был уверен, что идет в правильном направлении. Неожиданно, справа от себя увидел лыжню, уходящую вперед и первая мысль, которая полыхнула под черепной коробкой: «Как это его, спортсмена, без пяти минут профессора, смогли опередить!». Недолго думая, встал на проторенный путь и на всех парах рванул догонять обнаглевшего охотника. Но дело было за малым, бежал он… в противоположную сторону. Вскипевшая от возмущения кровь не дала соединиться в мозгу картине лыжни и направлению движения лыжника. При ходьбе доктор, отклоняясь по дуге влево, совершил поворот на сто восемьдесят градусов и вышел на левую лыжню спиной к загонщикам. А ему казалось, что его обогнал охотник идущий справа, то есть Сашка-лор. Через какое-то время, еще одна лыжня ушла влево, и совсем сбила с толку зайчатника, потом еще одна, откуда–то взялась, и тоже ушла влево: «Ага, договорились подшутить надо мной?». В итоге, сердечный доктор совсем запутался и запаниковал. Хорошо, что до пасеки оставалось меньше двух километров, засветло побегал туда-сюда, пропотел, как следует, но в лыжневой головоломке разобрался. Желание возвращаться в загон после пережитого стресса у него отпало напрочь: «Пошли эти лоси, куда подальше!» Мы набросились на еду, перемежая, язвительные реплики взрывами хохота. Сердечник не выдержал насмешек, выскочил из избы и принялся яростно рубить дрова… На второй день зверя в окладе не оказалось. Но никто не заблудился. Задачу упростили - сердечный доктор шел за Жаровым, дыша ему в спину. Возвращались своей лыжней краем реки. Я негромко, но вслух сокрушался, что упустили трех лосей, одного из которых можно было наверняка добыть. Шляпкин услышал мой гундёж, вспылил и, повернувшись, повторил фразу, брошенную накануне о возможном моем промахе. Ну, тут и я взвился: «Вешай шапку на кол. Жаров отмеряй сто шагов. Или слабо?» Шляпкин с кривой усмешкой отдал Жарову ушанку. Жаров журавлиными ногами начал отсчитывать шаги, воткнул в снег палку… Новая ондатровая шапка с опущенными ушами хорошо контрастировала с белым снегом. Жаров отошел в сторону. Мое Иж-27 16 калибра укладывало пули всегда туда, куда было нужно, пришлось, правда, предварительно долго попалить в мишень, кругляшами свинца, подбирая навеску пороха. Зато потом, об ушедших подранках жалеть не приходилось. А добирать раненого зверя – врагу не пожелаешь. Вскинул ружье и отдуплетился пулями Диаболо. Шапка крутнулась на колу, из нее полетели ошметки - высечка на сленге лосятников. Не помню, был ли в то время мультфильм про Простоквашино, но огорчение на лице зайчатника и торчащие пальцы из дырок очень напоминали почтальона Печкина в сцене охоты пса Шарика. Лицензия продолжала жечь область сердца. Ехали по трассе к городу в служебной волге Шляпкина, угрюмые. Молчали, переживая за недобытого лося, за испорченную шапку, за кривые лыжи, которые норовят забрать влево, развернуться и мчаться на запад вместо востока… И все же спасибо зайчатникам, что они, друг друга и нас живыми оставили - пуля ведь дура… Лицензию я закрыл тридцатого декабря в сорокаградусный мороз. Поджал на меня егерь Майков из Соколов снегоходом яловую матку. Но это уже другая история. *соры – мелкие озера высыхающие летом поросшие разнообразной растительностью . **Матка – лосиха. **Тогуш - лосенок ***Прогон – шнур, протянутый подо льдом для выстава сетей. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Вячеслав Максимов | нравится 0 Дата: 20:12:2011 |