Посёлок в степи
|
(Или - божье предназначение оправдал) В начале двадцатого века безземельные крестьяне поверили реформам Аркадия Столыпина. Именно тогда многие из них стали переселяться в заволжские степи. Обширные площади степных залежей Юга-востока Самарской губернии до реформы пустовали. Они и попали в списки территорий на расселение. Через старожилов известно, например, степной посёлок Берёзовый в 1910 году организован переселенцами с Украины. А уже к 1914 году поселки «хохлацкого типа» вокруг села Зуевки вырастали как грибы в дождь. Красивые названия им определяли по рельефу местности или по растительности: Крутенький, Дольный, Соляной Чилиговый, Луговой, Лесной. И странное дело, под воздействием времени, объективных и субъективных факторов жизнь перечисленных посёлков складывалась разнообразно. Теперь посёлков нет. Но один парадокс, о Берёзовом говорили, он первым появился, а умер последним. И умер ли Пока в посёлке проживает одна семья. А поселок Крутенький до семидесятого года существовал, стал не перспективным, его жители переселились в Зуевку. Посёлки Дольный, Соляной, Чилиговый и Луговой опустели в голодные 1921 – 1922 годы. Посёлок Лесной опустел в военное и послевоенное лихолетье. То есть жители, приехавшие сюда в поисках счастья, не нашли счастья и разъехались. И естественно жизнь каждого посёлка тесно переплетена с жизнью их людей. О человеке изпосёлка долгожителя – Берёзового я поведу в моём рассказе речь. На полтора десятка лет герой моего рассказа моложе родного поселка Березовый. Я с Коротких Николаем Ивановичем в конце пятидесятых годов познакомился. Работая в поселке на передвижной киноустановке, квартировал у его родственницы. Часто встречался с ним, беседовал, ходили с ружьишками в степь на охоту. Лет тридцать пять ему было, увлечений масса. Работал осеменатором на животноводческой ферме, при ходьбе сильно прихрамывал, а на охоте на лыжах скользил без палок по снегу быстро. Отнекивался от бесед на военные темы, отмалчивался, не говорил, где воевал, где в ногу ранило. К юбилею 60 лет Победы его буквально обязали из районного Совета ветеранов дать мне развернутое интервью. На кинокамеру записывал. Рассказ получился. - Родился я в 1925 году, немного помню, как жили во времена НЭП своим индивидуальным хозяйством, - начал рассказывать о себе Коротких. - Два деда в семье: один по линии отца, другой по линии матери, тётки, дядья. У всех свои семьи, а дом общий. Не помню, чтобы они ругались, жили всегда дружно. И работали на хлебном поле, на сенокосе или на подворье коллективом, ловко и дружно. Помню, как нас детей взрослые с раннего детства приучали к труду. Скота водили на подворье разного и много. Коровы у нас были, лошади, овцы, свиньи. Они вставали до свету, шли в сараи и мы с ними. Помню, в году тридцатом на задах лошадей в четыре конные сеялки впрягаем. Меня и брата двоюродного Митьку сажают верхом на лошадей. Дорога еле видна, а мы в поле сеять едем. Отец мой, Иван Павлович на третьей сеялке едет, брат его, Дмитрий Павлович - на четвертой. И там весь световой сеем. Подсчитывали по кругам, по сорок километров погонщиками выхаживали. И помню, приехали к нам представители из сельсовета, всё по двору ходили, в дом зашли, курили и долго писали. Я ничего не понимал. А когда они верхами скот наш погнали и бабы ревмя заревели, я испугался и к прудам убежал - там ревел. Жутко, сарай огромный, карда, заполнялось всё скотом. Теперь - шаром покати, вмиг всё опустело. В семье всего детей было шестеро, я из них старший. Три года в школе учился, отец мне и говорит: «Давай сынок науку свою кончай. Родителям помогать надо». Я мальчиком был послушным, отец сказал не ходи в школу, не кури, я так и сделал. Я вообще в семье долго за наседку служил. Я за братишками и сёстренками приглядывал, посчитай с тридцатого года и до призыва на фронт. Говорят, до 22 июня о войне не было слухов. А мы числа 5 - 6 июня косили траву вдоль степного тракта. Я дроги водовозные отпряг и коня в грабли конные запрягаю. А в это время мимо большая колонна военной техники с вооружением и солдатами подошла. Несколько автомобилей Зис-5 тормознули, с кузовов высыпали солдаты. Попили они у меня студеной водицы и в сторону Утёвки поехали. Я не знаю, учение ли это было или передвижение воинских частей на запад? Но движение воинских частей было не случайным. Через какое-то время и посёлковских, и зуевских мужиков стали забирать на сорокадневные воинские сборы. Уехал на сборы отец - Иван Павлович Коротких, который на прощанье мне по мужски сказал: «Коля, парень ты теперь взрослый, поэтому имей ввиду – в семье ты остаёшся за старшего. Помогай маме во всём и не обижай в семье младших. И я. Во исполнение его поручения иду в колхозное правление. Там председатель со мной побеседовал и направил работать подпаском колхозного стада к Зуеву Минуре. Неделю как завершился сев в колхозе, завершался сенокос, который изобиловал богатым разнотравьем. И судя по своевременно прошедшим дождям, виды на урожай полевых культур были тоже обнадёживающими. Это вселяло оптимизм на хорошее лето и богатую осень. Никто из нас тогда и не предполагал, что скоро начнется война. Когда в наш посёлок дошла весть о войне, мне было 16 лет. На митинге наши руководители и уполномоченный из района говорили, что война не продлится долго, максимум год. Парадокс, но парней моего возраста посетило чувство обиды, мы не попадаем на войну. А мужикам рождения 1900 - 1916 годы уже на митинге вручались повестки на фронт. Никто тогда и не представлял масштабов и сроков начавшейся мировой бойни. Приближалась зима 1942 года. Вызвали в сельсовет, меня с большой группой колхозников отправляют в Мелекес Ульяновской области рыть окопы. Там до войны рукой подать, с вечера окна занавешиваем, боимся налётов немецких самолетов. В это время ожесточённые бои шли под Сталинградом Возвратились к весенней посевной по вызову председателя колхоза. Враг под Сталинградом разбит наголову. Посевная шла с трудом, людей не хватает, техника и лошади отправлены на фронт. Жернова войны продолжали перемалывать людские жизни страны. Похоронки в поселок почтальон привозит ежедневно, одну или две в день. Парней рождения 1925 года обучают военному делу при сельсовете. К сентябрю 1943 года из моих ровесников призвали троих. Мне повестку на фронт вручили 3 октября. Мать вечер собрала, даже сырца где-то раздобыла. Выпили под тосты, всю ночь разговаривали, не сомкнув глаз. Утром конюх на лошади ко двору подъехал, мать повезла сыночка в Утёвский райвоенкомат. Там зуевцы встретились: Мальцев Пётр, Занин Николай и Мальцев Сергей. Посадили в Полуторку, гляжу на маму, плачет, слезу утирает. В Кинеле часа в два ночи с грубого рывка телячие вагоны с допризывниками тронулись в неведомый путь. В Сызрани высадились, комиссию прошли, пехали до Кузнецка Пензенской области. В гору 40 километров шли пешком Казармы в пустой степи, учимся на пулеметчиков. Программа годичная, но в июне 1944 года на сенокос полк направили, затем уборка хлебов потом картофеля. А в октябре 1944 года не обученных нас повезли на фронт. На пятые сутки на состав посыпались первые бомбы. В степь разбегаемся, улетели самолеты, команда: «По вагонам». Не проехали и часа – опять разбегаемся по овражкам. Не доезжая 200 километров до Киева, высадили. 5 дней шли это расстояние. Я ствол от пулемета «Максим» (24 килограмма) на себе тащу, напарник - плиту и воду для охлаждения. Пулемёт скорострельный, 20 пуль в минуту выбрасывает. Ствол докрасна при стрельбе нагревается, без воды может заклинить. Приблизились к станции Дарвицы, обещали привал, с воздуха бомбы фрицы сбрасывают, от Днепра снарядами пуляют. Рядом Днепр, переправляться приказ дают. Они его колошматят, солдаты сумерками стеночкой и мелкими группами под вой катюш на ту сторону переправляются, плацдарм захватывают и удерживают его. Деревней проходили, чудом уцелевшие дома горят, на улицах развалины не пройти, не проехать. Ехали в поезде - о войне и понятия не имели, теперь глаза в глаза смотрим на войну на ужасы и смерть. Хорошо - немец не атакует, огрызаясь, отступает. Не выдерживает немец натиска русских, на технике далеко от Днепра отступил. Вели куда-то всю ночь, на рассвете приказ окапываться. Роем окопы и проходы между ними. Боев пока нет, устраиваем землянки. Октябрь, ещё не холодно. Ноябрь слякотный в окопах прожили. Боялись простудиться, но бог миловал. Так в относительном спокойствии до середины декабря мы к земляным жилищам и привыкали. Сидим как кроты в промерзлой земле, бывало, и вспоминаем хатки деревенские, тёпленькие да светленькие. Забываешься порой, что ты на войне. Землянки выручали, на ночном дежурстве два часа постоишь, окоченеешь там, сменят, в землянку к печурке бежишь греться, сушиться. И так мы до 24 декабря 1943 года на том рубеже стояли. Вечером, сказали: «Завтра пойдем в наступление». Советовали всем выспаться. Какой сон, когда в голове сверлит одна мысль: «Жив будешь, ранят или убьют?» Рассветает ближе к новому году поздно, поэтому артподготовка назначена в восемь ноль-ноль. Залп первой катюши минута в минуту прошелестел. Это был сигнал другим стволам. И разом все стволы пушек, танков, миномётов как шандарахнули. Всё вокруг песком и пеплом затмило. Удар был такой силы, перепонки того и гляди, в ушах лопнут. Горизонт на их стороне осветился, поля и леса - всё там горело. Так били мы их ровно два часа. И так же всё внезапно стихло. Тут же раскатывается команда: «За Родину, за Сталина Ур-а-а!» Хватаю за дугу «Максим», вторым номером сибиряк. Он с 1905 года рождения, здоровяк, вояка опытный. Бежим с пулемётом (в сборе в нём 32 килограмма), виляем по пересечённой местности, уклоняемся от пуль. В стороне взрыв, солдата подбросило, орёт, ноги перебило. Я тормозну, испугался, санитары к нему подбежали. Улеглись за кустик, стреляю наугад: «Та-та-та-та!». Встаём, бежим в ряду со всеми, виляем. Следом бежит третий номер с патронами. С другого укрытия вижу немцев: «Огонь по ним! Огонь!», - шумит Фёдор. По ним стреляю: «Та-та—та-та». Атакующие немцы залегают. Минометчик нас засёк: «Бу-бу-бу-бу». Бухает их миномёт редко в отличие от «Максима». Очередь легла за нами: - Берут в вилку! – объясняет мне Фёдор. Следующая очередь либо не долетит, либо наша. Меняем позицию. Наши автоматчики как бежали, всю группу миной и накрыло. Разметало, кого куда, изуродовало. Нас взрывом оглушило. Приказ поступил всем залечь. Утром нам опять идём в атаку. Атака не оборона, к ней не привыкнешь. Картинки вчерашнего боя стоят перед глазами. Сюрпризы в бою непредсказуемы, опасностей не избежать. Их проецируешь на себе, думаешь, и меня пуля зацепит. И зацепила. Дождик прошел, после морозец. А на мне шуба белая – офицерская сделалась коловой, стал я не поворотливым. Манёвренности во время перебежек не было такой и правую ладонь мне пулей пробило. Первую помощь санитары на месте оказали, в Киев лечиться приехал. Госпиталь офицерский с колес разгружается. Не знал, что лечат их особо. В лечении мне не отказали, как легко раненый разношу пищи по госпиталю. До весны 1944 года лечился и работал. Выписали. Часть догнал на реке Прут, она в обороне стояла. Ходили в разведку, готовились к наступлению, искали слабые места обороны противника. Дня икс и часа наступления не знали. Сценарий очередного наступления тот же. Был сумрачный рассвет, обрушивается двухчасовой огненный вал на противника. Кажется, он сметёт на пути всё живое. И тишина, больше пугающая перед выходом из окопов. От напряжения слышно как бухает в груди сердце. Поднялись по команде, бежим, кто с ружьем, кто с автоматом. С поднятым пистолетом чуть впереди бежит и орёт ура лейтенант. С Федей чуть от них приотстав, катим Максим. Снаряд справа «Ба – бах»! Многие залегли, поднялись не все, некогда смотреть на пораженных. Задача, от товарищей не отставать, укрытие для стрельбы найти подходящее. Бьем по убегающим в гору немцам. А в Карпаты пришла весна. Уже 3 апреля 1944 года, солнечный денёк, тепло. Шапки снежные на скалах в лучах солнечных поблёскивают, Наша задача за перевал противника сбросить. За перевалом вражеское государство Венгрия. «Изгнать да побыстрей эту нечисть, очистить нашу территорию», - убеждали нас постоянно командиры и политруки. И мы, рискуя жизнью, изгоняли их и днем и ночью. Остановились как-то, тихо было, не стреляли. Сгрудились солдатики. Мы расчётом обособились в сторонке. Кожух охлаждения в Максиме пробило, осматриваем. Спичкой кто-то чиркнул. И по ним сволочь, точно миной: «Ба-бах!» Там ад, стоны крики. Нас оглушило, разбросало. Ощупываем себя, ничего, все целы. Думаем, спас Господь, целы. Спрашиваю Фёдора: «Что это?» Говорит: «Судьба». Ему видней, он везучий. Находясь с первого дня на войне, Фёдор, слава Богу, даже не ранен. А на следующий день та же судьба нас с Фёдором по разным полкам разведет. Я уже говорил о пробитом кожухе Максима. Без охлаждения ствол нагревается и заедает. Списали с вооружения наш Максим, а нас вооружили автоматами. Воюем за перевалом, гоним немцев к долине. Преследуем, чтобы не закреплялся и даже на ходу стреляем. Но тут со стороны гор их пулемет редко забухал: «Бу – бу – бу»… Удар со страшной силой пришелся по ноге, я падаю и больше ничего не помню. Сколько пролежал, определю по солнцу, когда приду в сознание. А сейчас правая нога страшно ноет и голова болит. Озираюсь по сторонам, вспоминаю события дня. Под склон с боем шли, начали спускаться часов в одиннадцать. А сейчас солнце на закате. Примерно часов восемь без сознания я пролежал. Отчаиваться уже стал, найдут ли меня или лежать здесь истекать кровью. Ногой мне не шевельнуть, от малейшего движения мне становится очень плохо. Смотрю, ко мне человек с карабином приближается. Лежу, гадаю. Позвать его или притвориться мёртвым? Это же Закарпатье. Разные люди населяли её. Бендеры могли быть, немцы, наши солдаты. Ближе приблизился, я понял - немец. В очках, пожилой, глядит пристально мне прямо в глаза. С ужасом, глаза в глаза и я гляжу на него. Вплотную не стал подходить, повернулся молча и к низу пошел. Минут через пятнадцать, другой немец идет. Молодой, рыжий, без головного убора, в руках засученных по локоть автомат. А я перед этим медаль получил «За боевые заслуги». Удостоверение временное. Перед боем опустил все в карман. Немец наклоняется, карманы обшаривает. Не окажется потом медали в кармане, не окажется рядом и автомата. В госпитале временное удостоверение обнаружу, по которому уже после войны мне выдадут такую же медаль, но под другим номером. Этот немец не стреляет в меня, чего я ожидал. Он автомат на меня наставляет, и стволом знаки показывает, мол, вниз ползи. Шевельнулся я, а нога как привязанная и боль нестерпимая. Тогда немец ствол ко лбу переводит и мне чего-то лопочет. Мне дуло, и мушка огромными показались. А он целится и движениями объясняет, мол, надо ползти. Я пытаюсь, а нога назад тянет. Набираю воздуха в лёгкие, дернулся и сознание потерял. В себя прихожу, он стоит. Я как наркоз принял, пополз, Руками за камни, за кусты цепляюсь и продвигаюсь. Поглядел направо, там солдат под прицелом ползет. До изгороди доползли, они жердочку верхнюю сняли, под мышки меня берут, потом его и перетаскивают. Так под страхом быть убитыми, преодолевая боль, до крайнего дома деревушки мы и доползли. На соломе, один к одному там уже лежало десятка полтора раненых солдат. Немцы захлопнули за собой дверь и ушли. Не слышно вокруг ни выстрелов, ни людских голосов, а в избе слышны только стоны. Сутки лежим, вторые, третьи, неделю. Не заглянули к нам ни русские, ни немцы. Умирать начали. Нога и голова болят, терпения уже нет. Ящик увидал. Отодрал три досточки, к ноге приложил, штанину разодрал, лентами перевязал. Боль немного занигунила. Восьмые сутки миновали. Надежда на спасение со дня на день таяла. Мы уже всё передумали. Сошлись на варианте, что немцы отступили, нас не тронули, а наши деревушку миновали и ушли с боями дальше. И мы все здесь перемрём в этой в вонючей хате. Уже к этому шло, днем тепло, в окна припекает, от ран и от трупов сильно воняло. Но когда многие ранены от болей впадать стали в беспамятство, громко стонать и бессвязно кричать, в окне ствол от автомата появился., Шумим туда, что тут русские раненые. Тогда голова русского солдата показалась. Наш разведчик в окне улыбается. В избу зашел, расспросил, из съестного чего было, разделил нам по крохам, напоил. Попросили, чтобы он на стене чего-то нацарапал. Ушел, лежим, еще двое суток. Истомились окончательно, стонем, ожидаем медицинской помощи. Какое-то воинское подразделение в селе появилось. Шумим, у кого силы ещё оставались. Услышал офицер, по рации медсанбат вызвал. Приехала полуторка, санитары два стола сдвинули, раны обработали. Меня за сообразительность похвалили. Шина ногу спасла. Не перевяжи ее, она бы могла в вывернутом положении застыть и даже отмереть. Обработали всех, на машину погрузили и в Иваново - Франковск увезли. Там раны ещё раз обработали и на «кукурузнике» по одному, по два человека в Киев переправили. Там я испытал муки лечения ноги. Перед тем как гипс на ногу накладывать меня к кровати привязали, от лебедки к ноге протянули веревку. Врач начинает эту лебедку крутить, другой врач на ноге кости совмещает. И делается это вживую, без наркоза. Терпел, стиснув зубы. Врачи сказали: «Хочешь с ногой остаться – терпи». Одним словом инвалидом я стал в Закарпатье. Ногу мне мало того перебила пулей крупного калибра, она в ней между нервных связок ещё и застряла на долгие годы. Хирург сказал в госпитале Киевском: «Придет время, наука разовьется и пулю извлекут». И хирург правду сказал, извлекут её врачи Нефтегорской больницы в 1985 году. Ее присутствие в ноге Коротких уже не выносил. А черепно-мозговая травма была получена им при ударе головой о камень при падении. Она его так всю жизнь и мучила. Врачи утверждали: и потеря сознания в Карпатах это тоже следствие удара головой о камень. Случались моменты в его жизни, казалось бы, и повода для волнения нет, а Николай Иванович вдруг сморщится от боли и как в тисы зажимает голову руками. Такое случалось пару раз и при нашей беседе. Это же надо! Спустя 65 лет после ранения в Карпатах. И тогда Мария Владимировна, сидящая рядом участливо спрашивала мужа: «Чего Коля - опять тебе плохо?» - Ничего, минуточку и все пройдет, - отвечал он. Жена успокаивалась, а Николай Иванович подержит в тисах голову с минуту, и продолжал рассказ. – Вот так Иван Яковлевич я все эти годы и живу с немецкой отметиной, - жалуется Коротких. И как бы смиряясь со своим давним недугом – добавляет: Теперь-то уж ладно – годы. Обидно было это терпеть по молодости. А после небольшого отдыха мы возобновили беседу. - Осенью 1945 года я из госпиталя выписался, а без костылей ходить не могу. Деньги на дорогу выдавали, а я клюшки на них приобрел и домой на них припрыгал. Весь Березовый встречать меня вышел. Мне всего двадцать лет, а я инвалид. Чудо! Но дома стены помогают. Примочками настоями мать зимой лечила, о работе не думал. Уборка шла 1946 года. Бригадир тракторной бригады Зуев Михаил Васильевич пришел и говорит: «Николай, трактор «Нати» новенький в отряд приходит, может на нем порулишь? Руки у тебя здоровые. А к рычагам одной ногой приспособишься». А трактор с кабиной – мечта. Попробовал, долго с управлением не получалось. Потом приспособился, но клюшки три года возил в кабине. И три года я на Нати без ремонта обходился. Но ухаживал за новой техникой как за молодой женой. Кстати о жене. Я о ней с матерью заговорил в 1948 году. До этого с клюшками ходил на сельские посиделки, невесту там себе присматривал. Мария Владимировна приглянулась. Ничего вроде девка, скромная, работящая. На 8 марта мы играли свадьбу. И в любви, согласии 57-й год доживаем. Она молодец, в колхозе постоянно работала, детей рожала, растила и воспитывала и по дому управляла. А я от клюшек, когда отошел, технику изучил досконально, рекорды в полеводстве стал показывать. В помощники бригадира перевели, потом в бригадиры. А нога так и побаливает, труда лёгкого требует. На осеменатора учиться направили. Учителя упорно на курсах, тяжеловато было осваивать не простую науку с тремя классами образования. Ничего, освоил и эту специальность. И двадцать лет на ферме коров колхозных осеменял. Перед пенсией ушел в колхозные сторожа. А теперь нам с Марией Владимировной чего делать остаётся? Подводить итоги совместной жизни. За них нам и на закате лет перед людьми и перед детьми не стыдно. Свои обязанности мы честно выполняли, вырастили и воспитывали мы с Марией Владимировной пятерых детей. Две дочери она мне родила и троих сыновей. И как дедушка с бабушкой мы состоявшиеся. Внуков у нас десять и правнуков четверо. Я теперь понимаю, почему меня тот немец в Карпатах пристреливать не стал. Это Бог ему шепнул на ухо: «Не стреляй в Коротких. Он нам на земле нужен». - Я хоть и инвалид, но божье предназначение оправдал. Николай Иванович при этом посмотрел серьезно на свою – Марию, спросил: - Правильно я рассуждаю Мария? Не зря мы жили все эти годы? - Не зря Коля, не зря! – ответила она, улыбаясь. Коротких Николай Иванович, будучи по природе весельчаком - рассмеялся. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Иван Меженин | нравится 0 Дата: 29:02:2012 |