(отрывок из повести)
…На следующий день к полудню, через пару часов после того, как со двора, болея с похмелья, уехал в свою Азановку Митрич, на ерофеевский двор заглянул Кирилл Апетов, чьё ухоженное подворье напротив через дорогу поглядывает на белый свет новыми окнами приземистого, ещё не почерневшего дома. Михаил вышел к соседу за ворота. Присели на не распиленную, оголившуюся от дождей и солнца, приготовленную на дрова лесину. Закурили.
- Никак сродственник ночевал? – спросил Кирилл, поглядывая серьёзным серым глазом.
Сосед старше Михаила лет на десять, но выглядит ровесником, жилист и крепок, лишь глянув пристальнее в загорелое лицо можно угадать в глазах его прожитые пятьдесят лет, из которых четыре отданы когда-то фронту, правда, удачно без единой царапины.
- Ночевал…, – протянул, усмехаясь, Михаил. – Так, посидели малость.
- Слышал, съезжать из деревни собираешься? – Кирилл гладит тяжёлой рукой гладкую «кость» бревна под собой.
Михаил, затягиваясь сигаретой, задержался чуть с ответом, и сосед продолжает грустно:
- Да-а…, заклякнет землица. Некому будет скоро на ей хозяйствовать. По всему видать понадобился народишко дешёвый в городах, потому и манют. Где куском, где соточку нальют, а где словом хитрым в ухо набрешут…
- Да я сам вроде подумываю, чужих не слушаю. И не тороплюсь пока, но всё ж собираюсь…, – в тон соседу нехотя заговаривает Михаил.
- В том-то и хитрость вся, что вроде сам всё думаешь. Но ежели покумекать поглубже – всё уж за тебя разрешили. Когда стариков наших сюда переселяли, им тоже казалось, что они сами на то решились. А ведь задолго до того… ещё при царе места сии разведали, участками лес просекли, дороги наметили. А народишко крестьянский на Руси поприжали законом да идею подкинули – «айда на Сибирь!». И пошли, куды ж денешься, – лицо у Кирилла жёсткое худое с трёхдневной щетиной на щеках, а светлые глаза добры и чуть с грустью. – И нынче такая же картина – опосля войны оклемались, народишку за пятнадцать лет мало-мало поднарожали, городов заложили немало, заводы, фабрики всякие. А работать кому? Опять же крестьянина не мытьём так катаньем «попросят», сам побежит. Тут у меня анадысь брат женин гостевал, тот, что в позапрошлом году в район подался. Уезжал, сам вспомни, без штанов почитай, в резиновых сапогах на босу ногу. А нынче кум королю и брат министру. Год отработал, получил отпуск, справил костюм, обувка – будь здоров на нём. Не то чтобы хвастать приезжал, но и не без этого. Вот, говорит, в городе жить можно неплохо, не то, что тут с вашими навозами-сенокосами, ни отгула тебе, ни отпуска. Одним словом, огородился шурин, назад не торопится. А вот по мне – где сосна взросла, там и красна. У меня по-другому мысля складывается, и душа болит…
Кирилл переводит взгляд на свои руки, и, завершая мысль, тяжело опускает крепко сжатый кулак на колено.
- Вот и я думаю то ж…, – соглашается Михаил. – И не тороплюсь пока, съезжу, посмотрю, что по чём. Здесь хозяйство, сам понимаешь. Девку свою среднюю проведаю, как там она год уже. Сам с неделю осмотрюсь, то да сё. Если всё по-доброму сложится, в зиму распродамся и к весне сорвусь…
- Жаль…, разбежится опосля тебя деревня. Это я тебе точно говорю. Дарья школу оставит, детвору совсем некому будет учить, и побежит оставшийся люд. Детей, Миха, пожалей. Тебе кажется, что ныне ради них в город подаёшься, но, помяни моё слово, не впрок деревенской душе город будет. Сломится душа-то. Хлопцы твои уже в силу идут, а ты их в городскую суматоху приведёшь, не сломались бы…
- А ты чего же? У тебя все взрослые, все при деле. Тебе чего бояться? Двор крепкий, гусей только, гля, с полсотни. Рогатую скотину тож втихаря держать можно. Трудно, но… можно. Я бы, если бы не дети не сорвался бы, – горячится почему-то Михаил.
- Я бы, ты бы! Я, вот, и охоч ездить в гости, да, как говорится, не на чем. Говорю тебе, за нас уже обмозговано всё там…, – Кирилл тычет вверх крючковатым пальцем и почему-то злится.
Михаил дымит сигаретой:
- Сам же говоришь, шуряку в городе подфартило пристроиться. Глядишь, и мы не пропадём. У меня там три сестры. И все зовут вроде бы…
- Да не о том я, Миша. За землю душа болит. Отцы за неё такую драку сдюжили, столь сил на то положили, а мы бросаем…
- Знать к тому всё подходит: они дрались за одно, нам мирно за другое взяться дано…, – Михаил как-то неуверенно говорил, не упоминая в слове ни земли, ни города.
Сосед поднялся, бросил под ноги недокуренную сигарету:
- Вот видишь, ты уж и слово земля не упоминаешь. Потому что и стыдно и страшно…
- А что стыдно? Я не ворую. А что страшно, так это верно. Сорваться любому страшно. Но жизня-то там, говорят, получше…, вот и срываемся.
- Получше, получше! Кто говорит-то? На лёгкую жизнь загляделись. Эх, народ…, - махнул рукой и зашагал через дорогу.
Михаил с минуту молча глядел задумчиво вслед, потом загасил окурок каблуком.
- Слыш, Кирюха, ты только за этим и приходил?
Апетов не оборачиваясь, склонив голову к груди, только молча обречённо ещё раз махнул рукой…
|