Смысл жизни в самой жизни
|
Смысл жизни в самой жизни. (Высказывание, приписываемое Ж.-Ж. Руссо) «Я сразу различил лицо старой, грузной женщины с побелевшими от мороза щеками и блестящими неподвижными глазами. Она была закутана в тряпье: голова обернута в обрывки шали или пледа, туловище неимоверно утолщал заплатанный просторный бушлат, надетый поверх пальто, ноги-тумбы были обуты в огромные разношенные армейские ботинки. Ей в плечо врезалась лямка от веревочных постромок, привязанных к деревянным санкам - довольно длинным, но не настолько, чтобы уместились ноги лежавшего на них навзничь мужчины. Они деревянно вытянулись, оставаясь на весу, носки расшнурованных ботинок, неподвижные и жуткие своей оцепенелостью, торчали кверху». Олег Волков «Погружение во тьму». Зареченск... Городков и местечек с таким незатейливым названием на бескрайних просторах российской империи было, пожалуй, не менее десятка. И похожи эти городки были не только названием. В каждом из них самая длинная и благоустроенная - центральная улица. В центре ее расположена церковь, а на приличествующем расстоянии заведение, соперничающее с ней (и весьма успешно!) в борьбе за души людей, - кабак. Между ними тянутся лавочки, главной достопримечательностью которых, особенно в изнуряющее жаркий летний день является сам хозяин, обычно украшенный окладистой бородой и внушительных размеров брюхом. Остальные улочки разбегаются или расползаются от центра, подчиняясь прихотям местного ландшафта. Домики то приближаются, то отдаляются, отстраняясь друг от друга пустырями, заросшими репейниками. И каждый - словно визитная карточка своего хозяина. Вот аккуратно выкрашенный крепыш, отгороженный от улицы железными воротами. Он не хуже генеалогического дерева рассказывает о нескольких поколениях хозяйственных, прижимистых, знающих себе цену мужиков. А вот в конце улицы хлопает на ветру покосившейся ставней домик-бедолага, скрипит, жалуясь на своего бестолкового хозяина давно уже некрашеная, висящая на одной петле калитка Неглавные улицы обычно пустынны. Люди собираются на них редко: по большим праздникам, на свадьбы да на похороны. А в обычный день проковыляет по улице сгорбленная, но все еще проворная старушка или промчится пацаненок. Да поздно вечером, натыкаясь на деревья и заборы, бредет домой хозяин дома-недосмотрыша, оглашая окрестности самым неистребимым наследием татаро-монгольского нашествия и возмущая местных блюстителей порядка - дворняг. Вот на одной из улиц небольшого белорусского местечка, произошло самое банальное и самое величайшее событие - появился на свет Человек. Родился шестой ребенок, в небогатой еврейской семье. Отцу, местному счетоводу, было уже под шестьдесят, и он не мог в полной мере порадоваться малышке-дочери - тяжело заболел еще до ее появления на свет. Он стеснялся своего позднего отцовства. И так как уже не мог вставать с кровати, то все просил подержать на руках Сонюшку. Смотрел на нее и тихо шептал-напевал еврейские песни. И когда дочку у него забирала жена кормить, лицо его было мокро от слез. Едва девочке исполнилось три месяца, отец навсегда покинул родной дом. Когда неказистый гроб вынесли из дома, двор огласился дружным воплями горя и изумления: таким неожиданно маленьким показался этот последний приют человека, давшему миру шестеро детей. Он лежал в нем спокойно, примиренный. И лишь на кладбище, у самой могилы могло вдруг почудиться, что он досадливо поморщился, когда жена и старшие дочери снова истошно запричитали. Лишь Сонюшка молчала, тараща глазенки. После смерти кормильца семья сразу обеднела. Взрослые дети устроились на работу. А главным человеком в доме стала малышка. Несмотря на скудость, он росла толстушкой - ей всегда оставляли лучший кусок. Она всегда и всем улыбалась, а как только встала на свои толстые ножки, тут же начала неутомимо бегать. Она почти не плакала, не боялась посторонних. Розовощекая, черноглазая с густым облачком черных, вьющихся волос она радовала взгляд. Детское очарование спасло ее от участи других членов семьи. Когда начинались погромы и на улице появлялись черносотенцы, сопровождаемые жуткими женскими криками и предсмертными хрипами, какая-нибудь из соседок забегала в дом, хватала Сонюшку в охапку и, прикрыв ей лицо передником, уносила к себе. Когда девочке исполнилось десять лет, из большой семьи в живых остались только она, мать, да и одна из старших сестер, которая потеряла рассудок, когда на ее глазах зарубили двух младших братьев. В доме навсегда поселилось горе. Разбитое окно угрожающе-печально сверкало трещинами-ранами, стол чернел обгорелым углом. Табуретки, сбитые кое-как, для прочности были перевязаны старыми поясами от утерянных нарядных платьев. На веранде в выбитых окошечках без устали свистел ветер. Изменились и живущие в нем. Мать постарела, поседела, страшно опустилась. Длинные седые пряди ниспадали на лицо, цепляясь за поношенную кофту. Она не меняла старую юбку, у которой отпоролся подол. И, не замечая этого, она каждый день мела им дорогу к кладбищу. Дети соседей со страхом смотрели ей вслед, она казалась им Бабой-Ягой. Женщины провожали ее взглядами, кто с сочувствием, кто с осуждением. На кладбище она подолгу стояла у пяти могил, неухоженных, но трогательно заросших лесной земляникой. Празднично белела она вначале лета, трагически краснела капельками ягод-кровинок - в середине июня и листьями цвета засохшей крови - осенью. Мать всегда брала с собой Сонюшку. Ее розовое личико тускнело по мере приближения к кладбищу. Она испуганно оглядывалась назад и прижималась к матери, пока та неподвижно стояла у могил. Окаменевшее выражение ее лица не менялось. Сонюшка скучала и шла собирать цветочки, наблюдала за жучками. И только, когда устав и проголодавшись, она начинала потихоньку хныкать, мать приходила в себя и с такой же безучастностью возвращалась домой. Чем дальше они уходили от кладбища, тем веселее становилась Сонюшка. Дома она не унывала никогда. Ее смех и лепет преображали и заросший бурьяном двор, и изуродованный горем дом. Счастливая девчушка обладала удивительной способностью находить удовольствие в самом процессе своего существования. Ей не нужны были игрушки, она развлекала себя незатейливыми рисунками на песке, беседой с залетевшей во двор птичкой или пойманным жучком. А когда зимой приходилось целыми днями сидеть дома, она играла с посудой, жалела разбитое зеркало, ссорилась с табуреткой, о которую ударилась. Рисовала пальчиком на стекле. Или часами шептала или напевала о чем-то сестре, которая непрерывно покачивалась, заглушая неутихающую боль. Сонюшка подросла и пошла в школу. Учеба давалась ей тяжело, но и в школе она стала всеобщей любимицей. Сначала однокашницы, беспощадные вдвойне, как дети и как женщины, издевались над Сонюшкой, высмеивали ее полноту, неповоротливость, тугодумие. Но она совершенно не умела обижаться. Даже когда ее пихали и она падала, то покорно вставала, отряхивала платье и через минуту, готова была поиграть с обидчицей. К ней, несмотря на забавную внешность, не прилипло ни одно обидное прозвище. Даже учителя называли ее как дома - Сонюшка. Самый строгий из них снисходительно выслушивал ее беспомощное лепетание и, заметив капельки пота, покрывающие от напряжения ее пухленький лобик, махал рукой и ставил ей удовлетворительную оценку. И в пятнадцать, и в шестнадцать лет он продолжала оставаться ребенком. Ровесницы с готовностью доверяли ей свои сердечные тайны, не видя в ней соперницу. А собственной простодушие и наивность избавили ее от любовных страданий и от мужского внимания. Приятельницы искренне готовы были помочь ей, стараясь придать ее детской мордашке привлекательность: делали прически из ее тяжелых роскошных волос, дарили ей какую-нибудь вышедшую из моды пелеринку или бантик. Эти вещи из другой жизни, где были праздники и люди привыкли радоваться, преображали Сонюшку дома. Она казалась красавицей рядом с матерью, которая лет десять носила одну и ту же кофту, облезлую и вытянувшуюся. И рядом с сестрой, безобразно располневшей, никогда не снимавшей одного и того же выцветшего платья. Она не соглашалась надевать никакую другую одежду, словно остатками женского чутья понимала, что лучшая одежда еще сильнее подчеркнет ее безобразие ее тела и печать постоянного страдания на ее лице. Сестра давно уже ни на мгновение не могла отвести взгляда от того ужасного, что лишило ее рассудка, и больше ничего не замечала: ни первых победоносно-праздничных лучей весеннего солнца, которые заливали их убогую комнатку, ни полных света дней лета, когда кажется, что в мире есть только счастье и радость . Не меняли ее состояния и золотисто-красные цвета осени, когда природа с торжественной роскошью украшает себя перед закланием холоду и мраку. Безумная, она жила вне времени, вне желаний и надежд. И только голосок Сонюшки мог ненадолго заставить ее очнуться от жуткого небытия. А еще ощущение реальности возвращалось к ней, когда с улицы доносился шум. Она вскакивала, с ужасом оглядывалась, пыталась спрятаться и потом долго не могла успокоиться... Зная об этом, люди стороной обходили этот дом. Слабеющая день ото дня мать все чаще целый день проводила в постели, поднимаясь только для того, чтобы накормить дочерей. Она уже не жила, а ждала, ждала, когда можно будет пристроить Сонюшку, понимая, что без нее наивная, совершенно беззащитная девушка-ребенок может стать жертвой любого несчастья или первого встречного негодяя. Она поспешила сосватать Сонюшку как можно раньше. Жениха подобрали подходящего, очень похожего на Сонюшку, полноватого, покладистого Бориса, единственного мальчика в многодетной семье. Он тоже был любимцем и баловням матери и семи сестер. В свои двадцать лет он, как и Сонюшка, остался почти ребенком. Сходство между ними и показалось родным гарантией счастливого брака. Будущие родственники к согласию пришли сразу, но с Сонюшкой мать долго не решалась заговорить о свадьбе. Когда же, наконец, сказала, дочка выслушала ее с недоумением и горько расплакалась. И только долгие уговоры, обещание нового платья и угощений помогли добиться от нее нескольких слов, похожих на согласие. Поспешили со сговором. Познакомили молодых, посадив их рядом. Борис с откровенным интересом рассматривал невесту, Сонюшка не разу не подняла глаз. Они не сказали друг другу ни слова. Второй раз они встретились уже на свадьбе. К круглому румяному личику Сонюшки очень шла фата, она стала похожа на пуни - ангелочка со старинных голландских полотен. А Борис в новом необмятом костюме казался засунутым в картонную коробку. На свадьбе, казалось, они так и не заметили друг друга. Жених много и жадно ел, Соня, стесняясь посторонних людей, ковырялась в тарелке. Их наивный детский вид удерживал гостей от обычных пошлых шуток и криков: "Горько!" А когда их повели к комнате, где они должны были остаться одни, Сонюшка заупрямилась, бросилась к матери, и ее пришлось едва ли не силой заводить в комнату. Что происходило дальше, так никто и не узнал. Соня при расспросах краснела и убегала. Борис злился. Но вероятнее всего они скрывали ни какие-то интимные проблемы, а тот забавный факт, что, утомленные, они проспали рядом крепко, сладко и невинно, как дети. Свадьба почти ничего не поменяла в их жизни. Соня весь день проводила у своих, а Борис - в конторе, где его устроили на службу, которую он ненавидел: беспомощный, наивный, болезненно самолюбивый, он был объектом издевательств и насмешек своих беспощадных коллег. Утром Сонюшка, посидев со свекровью, которая со снисходительной улыбкой слушала ее бесхитростные рассказы и время от времени поглаживала по крепенькому плечику со словами: "Вот, слава Богу, слава Богу", не уставая благодарить судьбу за добродушную, бесхитростную невестку, убегала к матери и сестре. Мать Сонюшки после ее свадьбы уже не вставала с постели. Так и умерла под сонюшкино лепетание, напугав ее своей неподвижностью и безучастностью. На крик и плач Сони сбежались соседи. Похоронили несчастную, как дело сделали, отдав земле задержавшееся на ее поверхности тело. Старики завидовали такой легкой смерти, Соня безутешно, по-детски громко плакала. Сестру, поначалу напуганную собравшимися в доме людьми, с трудом успокоили. И она продолжила все так же непрерывно раскачивать, словно читая вечную молитву. Теперь Соня ежедневно приходила домой, чтобы заботиться о сестре. По вечерам она возвращалась в дом мужа. Когда с работы приходил Борис, Соня мрачнела, замыкалась и в супружескую спальню шла с явной неохотой. Проходили месяц за месяцем, минул год, другой. Свекровь с нетерпением приглядывалась к Сониной фигурке, но крепенькая талия ее не менялась. У нее стали возникать сомнения, может быть, молодые по своей наивности и неопытность не исполняют супружеские обязанности. Свекровь попробовала расспросить Соню, но та краснела и отворачивалась. Наконец, пролепетала, что Борис постоянно требует от нее "должного", чего она старается избежать, тогда Борис сердится и настойчиво добивается своего. Доверие к цветущему виду Сонюшки было у женщины так велико, что она повела к врачу сына. Местный фельдшер лечил и женщин, и мужчин, принимал роды, избавлял от нежелательного плода. Через его приемную прошли все жители местечка. Именно ему доверяли постыдные тайны, порочные желания, семейные проблемы. И не только потому, что он умел хранить любые секреты, но и потому, что глубокая старость и кожная болезнь покрыли его лицо и руки темно-серыми пятнами, придавая ему сходство с валуном, покрытым мхом за тысячелетия своей неподвижности. Это сходство не столько обезображивало его, сколько отчуждало от мира людей, вызывая у его пациентов благоговейный трепет, который внушали простым смертным колдуны и шаманы много сотен лет назад, когда еще люди не научились прятаться от природы. Его обезображенные руки казались невесомыми, когда касались душевных и физических ран. Сотни принятых им и столько же убитых в утробе матерей жизней сделали его бесстрастным мудрецом. Старый врач остался с Борисом наедине. Нескоро он позвал мать. Сочувственно вздохнув, он сказал женщине, что ее сын так и не стал до конца мужчиной, и детей у него никогда не будет. Мир огласился жалобными причитаниями женщины, которая потеряла надежду на продолжение своего рода. Мать долго плакала, призывала проклятия на свою голову, на голову сына, упрекала Бога. Когда она, наконец, успокоилась, то попросила врача скрывать эту горькую семейную тайну. Но, увы, тайна не долго оставалась тайной. Вероятно, она сама поделилась с кем-то своим горем. И через неделю вся улица судачила о бесплодии Бориса. Скоро и Сонюшка узнала об этом, хотя от нее этот секрет скрывали тщательнее всего. Эту «новость» по-детски косноязычно пересказал ей один из малышей, с которыми она постоянно возилась на улице. Наслушавшись пересудов старших и немногое поняв из этих разговоров, малыш решил получить разъяснения от Сонюшки. Бедняжка бросилась с расспросами к свекрови, которая от неожиданности не сумела соврать. Юная женщина разрыдалась, а когда Борис вернулся с работы, и они с Сонюшкой остались одни в своей комнате за тонкой дощатой перегородкой, близкие впервые услышали, как кричит Сонюшка. Борис пытался что-то не очень уверенно возражать, потом тоже закричал и выскочил из комнаты, остервенело хлопнув дверью так, что со стенки посыпались фотографии и звоном разбитых стекол завершили симфонию семейной драмы. Борис долго сидел на сундуке под дверью, огрызаясь на расспросы домашних. И осмелился вернуться в комнату, лишь, когда там стало настолько тихо, что нельзя было понять: есть в ней кто-нибудь или нет. После этого вечера отношения между молодыми супругами разладились совершенно. Соня часто оставалась ночевать в своем доме с сестрой, Борис задерживался на работе, иногда заходил посидеть в кабаке, но пить у него не получалось: на следующее утро он мучился рвотой и головной боль. И чаще всего вечерами он сидел с матерью и ныл, ныл, упрекая во всем ее. Если же случалось, что молодые спали вместе, свекровь до полуночи усердно молилась, словно уговаривала Бога. А жизнь продолжалась, влекомая в своем безостановочной движении к тому, что становилось будущем. Мгновения, часы, дни и ночи протекали, как песок, сквозь пальцы задумавшегося человека, незаметно, усыпляя бдительность людей, завораживая их и заставляя забыть о конечности любого бытия. И только большая радость, или большое горе, как придорожный столб, отмечали пройденный путь, заставляя людей оглядываться: «Господи, сколько же пройдено – а сколько осталось?? « Однажды исчезла Сонюшкина сестра. Двадцать без малого лет просидела она на продавленной ее грузным телом кровати, ни разу не уходила со двора. А этим весенним утром Соня прибежала в родной дом, загремела посудой, рассказывая обычные новости. И вдруг испуганно обернулась - комната была пуста. Она бросилась во двор. Пусто. Соня истошно стала звать ее. Но прибежали только соседки, тоже изумившиеся случившемся. Несчастную нашли дней через десять, совершенно случайно, недалеко от городка, в лесу. Она лежала мертвой на лесной поляне у ручейка. Вокруг ее безобразно толстого тела цвели яркие лесные цветы. Высоко в голубом небе качали своими тяжеловесными кронами медноствольные сосны. Непрерывно журчавший ручеек напевал о красоте и гармонии мира. Казалось, что к бедняге неожиданно вернулся рассудок. И она ушла искать именно такой чудесный уголок мира, осознавав, что его придется сменить на последнее, очень темное и очень тесное убежище. На похоронах несчастного существа было несколько человек. Соня горько плакала. За ее спиной перешептывались: «Радоваться надо... только обуза была... да разве она жила… ". А Соня безутешно рыдала, ее никак не могли успокоить. Борис уговорил жену переехать в ее опустевший дом. Он хотел избавиться от опеки матери, поиграть во взрослого и взялся приводить хозяйство в порядок. Поправил, как сумел, покосившиеся двери, вставил стекла, которые после сильного ветра опять выпали. Но больше всего времени у него уходило на то, чтобы стоять на крыльце с молотком в руках, здороваться с соседями, с удовольствием слушая их замечания: «Э-э, смотрите. Борька хозяйничает". Тем временем вдалеке от тихого городка свершались исторические катаклизмы - шла война, свершались перевороты, называя себя революциями, перетасовая и скидывая в отбой судьбы тысяч людей. Менялись идеалы, правительства, моды. Но до Зареченска, затерявшегося среди полесских болот, доносилось лишь едва слышное эхо перемен. Новая власть – советская - заявила о себе возвращением в местечко, в родное местечко, Яськи, троюродного Сониного брата. Юнцом он побузил, был сослан и пропал лет на десять. И вот появился теперь - в кожаных штанах при огромном, болтающемся ниже пояса и вызывающем неприличные ассоциации маузере в деревянной кобуре. Он очень изменился, зарос бородой, раздался в плечах, испугал родных чужим, совершенно бесстрастным лицом. В нем невозможно было узнать мальчика с черными густыми кудрями и блестящими миндалевидными глазами, напарника детских игр Сонечки. С недоверием слушали земляки его разглагольствования о новой всемогущей и самой справедливой власти, которая скоро построит мир одинаково сытых и бедных. Яська сам себе назначил на главную должность. Явился в управу, размахивая маузером, и занял освобожденный перепуганными чиновниками кабинет. К нему покорно стали приходить с просьбами, за бумажкой с печатью. И с кем бы он ни разговаривал, то сразу клал перед собой на стол длинноствольный маузер и не убирал с него руку, наводя панический ужас на собеседника. Перемены, которые он олицетворял, горожане приняли, как и все остальные за последнее тысячелетие, почти безропотно. Убежденность Яськи, Якова Моисеевича, во всемогуществе новой власти была так велика и страстна, что заражала - особенно молодых - как инфекционное заболевание. Его окружили помощники, то же с готовностью размахивающие оружием. Единственным человеком в городке, кроме матери, с кем представитель новой власти поддерживал неслужебные отношения, была Соня. Он заходил к ней попить чаю, вспоминал детство, шутил над ее полнотой, разыгрывал ее, посмеиваясь над ее наивностью. Борис подобострастно раскланивался с влиятельным родственником, который не скрывал своего к нему презрения. Однако устроил на важную должность на единственном в местечке заводике. Как тут же переменился Борис. Стал ходить медленно, вразвалочку, губы брюзгливо отвисли. Потолстел и от этого посолиднел,. Убежденность в собственной значительности так и перла из него. Он не был так страшен, как Яков, но уже не был как прежде забавен. Теперь все с ним почтительно раскланивались, вчерашние насмешники говорили ему: «Вы". Ведь на заводике работало большинство мужчин , и теперь все они зависли от Бориса. Соня тоже менялась, но только внешне - очень поправилась. Ее это старило. Но в остальном она оставалась прежней - почти ребенком, наивным, непосредственным. С утра ее дом заполняли малыши родственников и соседей. Детвора обожала ее, как любимую игрушку, с которой трудно расстаться, но которую можно бросить, ударить, забыть на какое-то время. Они обращались с ней довольно бесцеремонно. Но Сонюшка терпела от них все, и они благодарили ее искренней и пылкой любовью. А Бориса дети раздражали. Он не решался выговаривать жене, а старался возвращаться домой попозже, просиживая вечера иногда у матери, а нередко в кабаке, где, так и не научившись пить, проводил время в нравоучительных беседах, благо внимательная аудитория теперь окружала его мгновенно. Впрочем, супруги были, пожалуй, вполне счастливы, только каждый по-своему. Они ненадолго сходились по вечерам на широком, почти квадратном супружеском ложе. Языкастые соседки порой любили погадать о том, что происходило между ними на этом ложе - между женщиной-ребенком и мужчиной-подростком. Но это была тайна, известная лишь им двоим. А по утрам они возвращались к своим жизням, полным маленьких, но надежных радостей. Новая власть и порядки, установленные ей, стали казаться незыблемыми. И когда люди привыкли к ним и научились подстраиваться, снова начались перемены. Яков Моисеевич, бывший Яська, неожиданно и необъяснимо исчез. Из областного центра приехали люди очень похожие на него и бесстрастным выражением лиц, и кожаными плащами, и тем, что они тоже были при оружие, но не деревянных неказистых кобурах, а в кожаных, с заклепками. Яська уехал вместе с ними и исчез навсегда. Его кабинет занял другой, незнакомый никому человек, но в жизни городка ничего не изменилось. Горожане обеспокоено посудачили, да и забыли о Яське. Но для Бориса произошедшее стало роковым. Его сняли с должности. Он сразу стал незаметным, съеживался с испуганным взглядом, встречая знакомых. Над ним снова стали подсмеиваться, но он, в сущности, оказался единственным человеком, который подсознательно предчувствовал те трагические перемены, которые скоро обрушились на местечко, страну, эпоху. Люди с маузером стали появляться в Зареченске регулярно. Они приезжали в крытой грузовой машине, заходили то к одному, то к другому начальнику или просто заметному жителю городка. И те уезжали с ними и больше не возвращались. И никто ничего не мог узнать об их дальнейшей судьбе. Вскоре стала ясно, что ни положение, ни авторитет, ни обладание властью - ничто не защищало от таинственных посетителей и необъяснимого исчезновение. Люди стали жить в страхе. Борис казался воплощением этого страха. Бледный и напряженный, он просиживал рабочий день за конторский столом, прислушивался к каждому звуку. А по вечерам не выходил из дома. Соня не замечала перемен в муже, ее жизнь, наполненная чужими детьми, их радостями, болячками, их теплыми ладошками, мягкими щечками была по-прежнему счастливой. Несмотря на двойной подбородок, очень портивший ее, тяжелую походку, она оставалась прежней, относясь к миру со снисходительностью ребенка, готового всегда в мечтах, снах или в фантазиях изменить все к лучшему. Сонюшка была совершенно равнодушна к себе и своей внешности, и это избавляло ее от мелочных переживаний, которые так терзают женщин. Борис иногда поругивал ее за неаккуратность, за плохо приготовленную пищу, стыдил за безобразно растянутую кофту, за заляпанный подол платья. Но Соня не замечала мужа. Изредка они ужасно ссорились, скандалили. Непривычно было слышать громкий голос Сонюшки. Соседи невольные свидетели семейных ссор, недоумевали: ну почему Борис не ладит со своей кроткой женой. Возвращение на прежнюю, ничтожную должность доставило самолюбию Бориса безграничные страдания. Бывшие подчиненные с мелочным усердием провинциалов, чья жизнь не богата событиями, мстили ему за недавнее, как они считали незаслуженное возвышение. Борис не умел достойно противостоять этому. Раздражение, обиду он срывал на Соне, которая не могла простить ему неспособности дать ей самое главное, единственное, что могло сделать ее счастливой - ребенка. И они озлобленно винили друг друга в своих несчастьях. Родственники, близкие, радостно суетившиеся на их свадьбе, теперь с изумлением и даже обидой вздыхали: "Счастья нет, детей нет, а ведь так подходили друг другу. Кто знал, кто знал..." Молодые мамаши, прибегая к ней забирать малышей, приносили то пирожков, то капусты, то яиц, то залежавшийся в сундуке платок или обрез. Они-то и заставляли сменить ее износившийся наряд, приготовить что-нибудь на ужин для Бориса. Жизнь Сонюшки, редко выходившей за пределы своего двора и не соприкасавшейся с внешним миром, была полна событий и содержания. То лягушка запрыгнет в комнату, вызвав восторженный визг малышей, то выхаживают воробушка с подбитым крылышком. То затеют красить яйца к пасхе или печь мацу, все в шелухе, в муке, все дружно смеются друг над другом. Бытие Бориса было тоскливым, полным неудовлетворенности, презрения к людям, которые не видели его, Бориса, очевидных достоинств. А эпоха шла предначертанным (Господи, кем же?) путем. Из громкоговорителя, украшавшего столб возле давно закрытого костела, все реже звучала бравурная музыка. А все чаще - слова, самым распространенным из которых стало Сталин. Правда, в обычной повседневной жизни городка почти ничего не менялось. По праздникам теперь уже советским, улицы заполнялись нарядными, искренне счастливыми людьми: женщина были рады возможности надеть свои лучшие наряды, почувствовать себя красивыми. Мужчины - возможности официально выпить. Но раз за разом по улицам городка мелькала, как видение, как жуткий призрак, крытый грузовик, увозя знакомых и близких. Чувство страха и недоумение не покидали души людей. Особенно стало страшно, когда увезли начальника завода. Он покорно сел в машину и исчез, а дверь его дома не открывалась, и никто не отвечал на робкий стук, и никто не видел его жену и дочь-подростка. Девочка пришла в магазин через три дня, неузнаваемо бледная, и в ответ на сочувствие и расспросы только плакала и закрывала лицо руками. Не меньший ужас вызвал увоз (ни у кого не поворачивался язык сказать - арест) местной достопримечательности - чудака-химика. Человек лет шестидесяти, потомок старинного шляхетского рода, некогда негласных владельцев края, был один из тех чудаков, кто украшает мир, как елочная игрушка – яркая, заметная, но, по сути, бесполезная. Лет тридцать назад он окончил столичный университет. Вернулся в Зареченск. Остатки состояния предков растратил на химическое оборудование и реактивы. И заперся в небольшом каменном доме – делать великое открытие, увлеченно что-то смешивая и сливая. Он не обратил внимания даже на то, что отобрали имение, принадлежавшее его предкам. Он часами мешал порошки, жидкости, суспензии и радовался, как ребенок, если в пробирке менялся цвет или выпадал осадок. Нередко, скуки ради, к нему заходили местные мужчины - поудивляться вместе. Но в лаборатории долго никто не выдерживал - в ней был отвратительный запах, от которого слезились глаза и драло в горле. Совершенно непонятно было почему этого не чувствовал сам химик. Тощий, в прожженной одежде, с разноцветными пятнами ожогов на руках, исследователь был вечным предметом насмешек и все-таки тайной гордости зареченцев – нигде такого нет. Он был самым безобидным существом на свете и вряд ли вообще знал, при какой власти живет. И его увезли ночью и лишь двое случайных свидетелей видели, как его сажали в машину, а он растерянно оглядывался, поблескивая очками. А недели через две машина появилась снова. Ранним осенним утром. Сначала подъехала к дому старого врача. Из-за резко ухудшившегося зрения он перестал работать и с самого утра усаживался на лавочку у своего дома, подставляя солнцу обезображенное экземой лицо, казавшееся олицетворением абсолютной мудрости. С ним почтительно здоровались все проходившие мимо. Он ведь извлек из тесной утробы матери почти все жителей городка, заставил сделать первый вздох и видел их в чем мать родила. Опустевшая после исчезновения старика скамейка прочно вселила в души людей ужас. Никто, даже те, кому это полагалось по их положению, не знали, когда и за кем приедет страшная машина. А страшный грузовик появлялся снова и снова. И вот однажды он снова подъехал к конторе завода. Средь бела дня. Вывели старика – бухгалтера, молодого мастера, заметного в городке бурными отношениями со своей красавицей женой и бледного, едва переставляющего ноги Бориса. Потом грузовик, распугивая людей на улицах, подъехал к дому каждого из них. У старика взяли несколько книг. В доме мастера приход чужих страшных людей сопровождал такой детский рев, что они там не задержались. А у Бориса их с детским удивлением встретила Сонюшка. Пришедшие сдернули с кровати постельное белье, вывернули на пол банки с крупой и приказали Соне собираться. Бедняжка стояла перед ним, как испуганный ребенок, прижав ладони к лицу. Тогда самый молодой из пришедших бросил на пол покрывало и стал скидывать на него какие-то кофты, одеяла, подушки. С этим узлом ее и подвели к грузовику и долго не могли подсадить ее, тяжелую, толстую, беспомощную. Перевалившись через бортик, она рухнула прямо к ногам мужа. Через несколько недель эшелон, полный таких же несчастных, увозил их в неизвестность. Соня и Борис неузнаваемо изменились и стали похожи друг на друга и на сотни и сотни таких же людей с изможденными лицами, затравленными взглядами. Соня поседела, похудела, выглядела старухой. Они прошли загадочный путь исчезновения других людей. Три месяца в скотном вагоне, переполненном плачущими детьми, страдающими стариками, испуганными женщинами. Через несколько дней пути один из стариков умер. Он лежал на полу, удобно вытянувшись, совершенно равнодушный к страданиям окруживших его людей, отнимая пространство у живых в переполненном вагоне. Около него на коленях стояла жена и, мерно раскачиваясь под перестук колес, читала молитвы. А Борис, заглушая ее голос причитаниями, завидовал умершему, пока на него не прикрикнули. Совершенно измученных и сломленных их привезли в далекий городок. Там их расселили по домам местных жителей. Соне и Борису дали адрес. Это оказался низкий крепкий домик. На их робкий стук дверь открыл высокий с лохматой, никогда не стриженной бородой старик-раскольник. Он мучительно долго рассматривал их, замерзших, испуганных, виновато опустивших голову. Борис взялся, было объясняться. Но старик пригласил их в дом, теплый и полный запахов сытости и благополучия. Он провел их в маленький закуточек, одной из стен которого была печь. Там стояла огромная деревянная, навечно сколоченная кровать. Вместо дверей - веселые ситцевые занавески. Было тепло, даже жарко. Они сели рядом на кровать, опустили голову и заплакали. Бориса взяли на работу в одну из заготконтор. Он стал получать паек. И жизнь вопреки или наперекор страхам и ожиданиям стала налаживаться. В первый же день, как они поселились, из-за пестренькой занавесочки выглянула толстенькая мордашка двухлетнего мальчугана, внука хозяина, и через день его уже было невозможно оторвать от Сонюшки. С утра Соня улыбками, гримасами или гостинцем заманивала его к себе в закуток. И весь день оттуда доносился смех малыша. Однажды вечером хозяин, чинно поздоровавшись, зашел к Соне. Поговорил за жизнь и оставил на столе связку мороженой рыбы, еще через несколько дней зашел, посмотрел на внука, сладко посапывающего под Сониным платком, помялся и достал откуда-то из рукава завернутый в чистую цветастую тряпочку толстый ломоть зазывно розовеющего сала. И то, что Соня приняла это сало, и они с Борисом его съели, окончательно сблизило староверов с постояльцами. Хозяйка, отстряпав, приходила к Соне погулять, т.е. поболтать. Сама Соня говорила мало, да и о чем ей было рассказывать. А хозяйка была рада возможности выговориться: плакалась на суровый нрав своего старика. С гордостью вспоминала предков, вдохновенно говорила о твердости их веры. С увлеченностью сильного человека, привыкшего к борьбе и постоянным испытаниям, рассказывала о суровых законах тайги, о хитрости и беспощадности зверя, о медведях-шатунах, в голодной ярости сдиравших кожу со лба человека, чтобы прикрыть ему глаза, и пожиравших его с остервенением, каким-то мистическим. Рассказывала о беглых каторжниках, которые в своей осознанной жестокости были намного страшнее самого голодного зверя. Борис не любил и побаивался хозяев. Если они заходили при нем, он с серьезным видом шуршал каким-то бумагами, демонстративно кашляя, вот, мол, мешают серьезному человеку делом заниматься. Хозяин засиживался с Сонюшкой. Его истории, немногословные, сдержанные, она слушала с детской жадностью, полуоткрыв рот. На глаза этой немолодой женщины набегали слезы. Старик, вдохновленный ее вниманием, превращался в поэта, находил неожиданно для себя выразительные слова. Сонюшку полюбили и здесь. Благодаря поддержке хозяев и пайку Бориса они жили вполне сносно, иные из переселенцев готовы были им позавидовать. Но Борис, как всегда, постоянно жаловался и ныл. Он относился к жизни, как избалованный, капризный ребенок. Требовал от всех особого к себе отношения, подарков, приятных сюрпризов, и если не получал желаемого, то обижался. А Сонюшка была счастлива рядом с малышом, который заполнял ее жизнь. Бог добросовестно выполнял свою главную обязанность по отношению к таким, как Соне, - защищать и оберегать нищих духом. Но то ли нет все-таки Бога, то ли великодушие его не безгранично, то ли он не слишком добросовестно относится к своим обязанностям, как и простые смертные, но когда люди привыкли к тому, что жизнь их налажена навсегда, неожиданно начались беды. Осенью, как только наверняка окреп лед, прихвативший местную реку, по ней, как по дороге, люди с бесстрастными лицами увезли в райцентр старика-раскольника. От зареченских призраков их отличало только то, что они были в тулупах, а не в кожаных плащах. Волками смотрели на приехавших сын и зять старика, в голос выли мать и дочь. Громко всхлипывали Сонюшка и малыш, крепко вцепившийся в ее юбку. А дней через десять местные власти забрали у них все зерно, объявив, что идет война и армии нужен хлеб. Амбар остался стоять с открытыми воротами, словно ртом, распахнутыми воплем отчаянья. Через день в комнатку Сони и Бориса вошла хозяйка, опухшая от слез. Она долго пр |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Михаил Русов | нравится 0 Дата: 03:12:2012 |