Курьезы и слезы...
|
Курьезы и слезы Повесть. Курьез - 1 Пашка - каскадер Был я как-то в гостях в одном районе и пока там находился, наслушался разных историй - и фантастических и правдоподобных, а так же грустных и смешных. Не все, правда, запомнились, но кое-что… Пашка в деревне слыл как мастер золотые руки, да не только в де¬ревне, но и во всем районе. И действительно, если кому печь сложить - его зовут, кому избу срубить, без него никак, ведь так бревнышко к бревнышку приладит, что и «комар носа не подточит» - как говорят в народе, а скрепить может без единого гвоздя, что и трактором не развалишь. А наличники да ставенки так узором украсит - день, глядеть будешь, не наглядишься. И паять, и лудить он мастак, и в технике разберется - а на гармошке заиграет " заслушаешься, коли, в пляску пустится, так глядя на него, ноги сами в пляс просятся, потому и свадьбы, без него не обходятся. И жену он себе выбрал работящую и умницу, нежную и любящую его, а потому всегда верную только ему, - лицом она была пригожа, а коса ее была толстой и золотистой, до самого пояса и даже чуть ниже. И голосом красивым была одарена Богом, а петь она любила. Иногда вечером, бывало, затянут песню вдвоем, так на другом конце деревни слышно, а селяне собирались у двора, чтобы послушать... Были в деревне и в районе, наверное, и симпатичнее его Марии, многие в молодости девки по нем сохли, ведь и лицом-то он красив как мужик, и телом силен и слажен. Да выбрал Пашка именно ее. Марийку, и сильно любил, да и она не представляла без него жизни. Он старался не обижать ее, а она тоже отвечала ему вниманием и нежностью. И, конечно же, были у них как всегда завистники - «доброжелатели», их то везде и у всех хватает. И злорадствовали, конечно же, когда некоторые неприятности все же посещали их семью. А неприятностей было достаточно, и одна была довольно не маленькая. Запивал иногда Пашка,,. Да, золотые руки, человек хороший, и силушка есть, да волюшки твёрдой, видно, нет. Может месяц не пить, и два, и три, а потом как сорвется - половину месяца «не просыхает», в запой уходит... Конечно, Марийку и детишек он не обижает и пальцем не трогает, даже голос не повысит, но все равно ведь приятного мало, и какой он в то время работник, да и мужик... Но не бросает его Марийка, потому как любит и понимает, что он тоже от этого мучается и вину чувствует перед ней и детьми, но срывается, как будто дьявол его посещает или сглазил кто... И вот как-то в конце из таких срывов проспав пьяным почти до вечера, он поднялся с тяжелой головой и очень гадким ощущением, как в душе, так и в животе, побрел, шатаясь, в погреб, чтобы «подлечиться», помня, что там должна быть бутыль с самогоночкой. Ой, как же его мутило и тошнило... Кое-как спустился по лестнице в погреб и стал в полумраке шарить руками по всем полкам и углам, пытаясь найти бутыль со своим «лекарством», точнее - с дьявольским напитком, забравшим его волю, проклятым «зеленым змием», будь он не ладен. Обыскал Пашка весь погреб, аж у бедного пот выступил, но так ничего и не нашел. И сил уже нет, и ноги подгибаются. А нет ничего, и все тут. Присел он на ящик пустой и стал гадать: где бутыль может оказаться? Ведь он точно помнил, что была, большая бутыль-то эта на днях и оставалось в ней... «Куда же она, проклятая подевалась? Или я уже все вылакать успел?» - думал он, хватаясь за голову. А голова болела с похмелья очень и шум в ней такой, как в хорошей кузнице или в большом промышленном городе. Скривившись от боли и отвратительного состояния, застонав, поднялся с ящика, подошел к большой деревянной бочке с квашеной капустой тяжело вздохнув, стал черпать прямо горстями рассол и жадно пить его. Через некоторое время вроде чуть полегчало и он начал выбираться из погреба. Войдя в дом нетвердой походкой, молча напился воды и виновато, из-подлобья взглянув на жену, спросил: - Марийка... А бутыль там стояла... Ты не знаешь, куда она делась? Марийка, немного помолчав, тихо и коротко ответила: - Не знаю. - Марьяна! Ну, негодяй я, подлец, пьяница горький, я понимаю, что замучил тебя и прошу прощения... Но... Марьянка, ну, она же там была, а? Ну, последний раз! Вот только сейчас сто грамм выпью, и на этом все... Я уже заканчиваю, завтра буду человеком... Марьяна тяжело вздохнула, но промолчала. - Ну, будь же и ты сегодня человеком, жена! Ну, где бутыль? Всего сто грамм, и все. Подлечиться... - продолжал канючить Пашка. - Пашка! - заговорила, наконец, его жена. - Ну, хватит уже, хватит... - Все, дорогая, хватит, конечно, я и сам говорю, только сто грамм и все... - Но на ста ведь не закончится... - Марья! Ей-богу закончится... - Нет, дорогой, не закончится, это уж не в первый раз. Попей рассольчику, чайку горячего с валерьяночкой да мяткой, или кофейку, да поспи, перетерпи, и завтра будешь лучше себя чувствовать... Дел уж много накопилось. - Да силушки моей нету терпеть больше... - А ты все же попробуй взять себя в руки и потерпеть. Будь мужчиной, нюни не распускай. Люди вон уже начинают с твоих страданий после пьянок, смеяться.... - Люди, люди! Что - люди? Смеются! А как что надо, то к Пашке бегут, да? И сами же выпить предлагают, да бутылки несут... - А ты не брал бы самогонкой да водкой, а лучше деньгами... - Так самогонкой-то для них дешевле обходится... Свои же вроде, знако-вые в основном... - Зато нам дорого обходится, мне и детям, а сам-то как мучаешься... - Да понимаю, Марьяна, тяжело тебе, но возьму себя в руки, вот уви-дишь, возьму... Брошу пить и до конца дней свих ни капли в рот... " Ох! Дал бы Бог, чтобы так и было, да только... - Так и будет... - Ну и начни прямо сейчас исправляться... - Начну прямо сейчас, слово даю! Только дай последний раз всего сто грамм, и на этом все! Ой, как мне плохо, голова трещит, неужели тебе совсем не жалко меня? - Жалко, Паша, жалко, поэтому и не дам ничего и ни сколько, чтобы потом еще хуже не было... - Да ты же меня просто не любишь! Мне же так плохо... - А ты любишь? Не любила, бы, так отдала тебе бутыль твою поганую и пей, хоть залейся, а сама ушла бы к матери или другого нашла... - Да верю, тебе и понимаю тебя, но ты можешь понять меня, жена, что мне плохо и прошу выпить-то последний раз и всего сто грамм. Ну не идти же мне по соседям просить? - Если совесть уже и стыд пропил совсем, то иди... - Так это твой ответ такой? Это ты меня значит, так любишь? Да вы же бабы все одинаковы, вам только все, чтобы... Я все понял, все... Я, конечно, уже тебе надоел такой и ты уже подумываешь меня бросить, а значит, уже не любишь... Ох, как плохо... Ф-ф-у-у-у... - Ох, Пашка! Какой же ты дурачок, однако... - Да какой уж есть! Все, жена, я ухожу, ухожу, навсегда и пусть тебя совесть мучит и вина, может быть, в моей страшной смерти... - И это за сто грамм гадости этой ты не пожалеешь своей жизни? Понят¬но теперь, что моей жизни и детишек наших тебе и вовсе не жаль. Можешь идти куда хочешь, раз ни я, ни дети наши тебя не интересуют, - ответила Марьяна с горечью и ушла на кухню, а он, постояв немного молча, вышел из дома и направился в гараж. Через некоторое время вышел с веревкой в руках и направился снова в дом. Демонстративно прошел на кухню, где молча со слезами на глазах, что-то делала жена. У него защемило, сердце и он подумал: «Вот же идиот я и подлец, ведь мучаю ее, а она такого любит еще». И ему захотелось броситься на пол, уткнуться лицом ей в колени и просить прощения, но эта подлая болезнь уже была слишком сильна, преодолеть ее сейчас не было сил и воли. К тому же у него болело все тело и голова, было так плохо и требовалось лишь одно, по его мнению, - выпить хоть сто граммов самогоночки. «Ладно, сейчас добьюсь все-таки стаканчик, другой - и все на этом, - снова подумал он. - И завяжу с этой гадостью навсегда... Хотя бы попробую бросить. Мужик я в конце концов или валенок? Все, последний раз»... И он, взяв новую пачку сигарет, хотя у него была одна в кармане, и направился к выходу. На крыльце он нос к носу столкнулся с бабкой Аленой, хотя она даже и на пенсии не была, но из-за ее злого языка и любимого занятия посплетничать звали бабкой-трещоткой или просто - сорокой... «Ну, ты-то чего заявилась? - подумал он. - Где у кого не все ладно, там и она, а потом по секрету всему свету»... - Ой, Пашк! Здорово, а твоя дома-то? - спросила она, хитро прищурившись и поглядывая на веревку. - Дома. - угрюмо буркнул Пашка. - А ты-то куды? Чей-то с веревкой, не веситься собрался? - На кудыкину гору... А может и правда, веситься, тебе-то чего? - Ой! Да чей-то ты злой сегодня? С похмелья, что ль опять? Я так просто спросила... Но он не стал больше с ней разговаривать, и направился в амбарчик, а Алена заторопилась в дом к Марьяне. Зайдя в дом, она с порога позвала хозяйку, и та отозвалась из кухни. - Марья! Твой-то кудысь с веревкой подался, и злой какой-то. Веситься, говорит... Поругались, что ль? - Да нет, не ругались, просто поговорили... - Ой, Марья, а все же чей-то между вами получилось? Опять в запое был? - Был, был... - немного усталым голосом ответила Марьяна. - Небось, похмелиться выпрашивал опять? - Выпрашивал... - Не дала? -Нет. - Ну и правильно, нечего поважать. Ой, а вдруг и взаправду повесится? Ты б сбёгла, поглянула, а? - Не будет он ничего делать... - Ой, Марья, гляди, они-то с похмелья мало что соображают. Ой, гляди все же, чего не натворил бы... - Не первый раз уже похмелиться выпрашивает, чего только не придумывает, и пугает не первый раз, я уже привыкла, хоть каждый раз что-то новое показывает, и в цирк ходить не надо. Потом перемучится, проспится, и домой заявляется, как ни в чем не бывало... - Не пойму я тебя... - А тебе это и не надо, это мое... - Да нет, я так ляпнула языком. Ну ладно, я пойду уж, а то делов дома тоже полно... - А приходила-то зачем? - Да так, ничего, мимо шла. Дай, думаю, зайду, проведаю, а то не выхо-дила ты сегодня чего-то, да и твово давно не видывала.. - Как не выходила? Я уже в магазине раза два была и тебя там с Лидкой да с Пелагеей видела... - Да? А я чей-то и не помню. Ну ладно, пойду уж. «Иди, иди, - подумала Марьяна, - сплетница. Сейчас разнесет по всему району, и что было, и чего не было». А Пашка в это время в амбарчике привязывал веревку за перекрытие. Сделал не затягивающуюся петлю, которую он накинул на шею и другую петлю, продел под руки, предварительно встав на пустой ящик, слегка опустился, попробовал, не жмет ли где и не режет ли веревка. Было все нормально. Висеть удобно, и он опустился с ящика, закурил и стал наблюдать в приоткрытую дверь - не появится ли жена из дома или Алена. Она уж точно заглянет, не выдержав, и это даже быстрей произойдет. Вот тут он их и напугает, а Марья все же даст опохмелиться, даже пусть разозлившись, но даст, а для себя он решил, что это точно последний раз и с завтрашнего дня пить бросает... Ждать долго не пришлось. Из дома показалась Алена и пошла к воротам. А он быстро встал на ящик, обвязался веревкой, продев петли под мышки и накинув на шею, отодвинув ногой ящик, повис, перед этим набросив пиджак таким образом, чтобы не было видно петли под руками. Наклонив голову, и слегка высунув язык, стал ждать, когда зайдет Алена, в чем был уверен... А она уже было прошла мимо амбарчика, но остановилась и несколько секунд поразмыслив, вернулась. Заглянув вовнутрь, из-за двери она никого не увидела и тогда решилась войти. Перешагнув порог, Алена чуть не наткнулась на висящего соседа. Вскрикнув от неожиданности, она выскочила вон из амбарчика, но, оглядевшись вокруг, вернулась вновь. Перекрестившись и взглянув еще раз на висевшего, пробурчала злорадно: - Ну вот, девка доигралась! Я же говорила, сходи и проверь! Я-то уж знаю, чем все это может закончиться, чай навидалась всякого, а она мне: пугает, пугает, не в первый раз... Вот тебе и пугает... Отпугался уж... И она, побурчав так, хотела покричать народ на помощь, да сообщить Марийке, но остановилась у порога и стала озираться по сторонам, а потом заглядывать в ящики и бочки. Как раз у входа стояла бочка, почти полная со свежим салом, которое Пашка недавно засолил и оставил на просолку, а с этим проклятым запоем не успел перенести его в погреб. Алена быстро выглянула за дверь и вернулась к бочке, перекрестившись еще раз, принялась хватать сало кусок за куском и рассовывать за пазуху под платье, перед этим подвязавшись веревочкой, чтобы не выпало сало и больше вместить... Паша, приоткрыв один глаз, с удивлением, ужасом и даже с каким-то чувством отвращения наблюдал за этой женщиной, которая старалась своровать как можно больше сала, пользуясь страшным моментом. «Вот это да-а-а... - подумал он. - Такой отвратительной сцены я даже в иностранных фильмах не видел, аж пить расхотелось»... И он, не выдержав, с отвращением сплюнул в сторону Алены, проговорив: - Алена, стерва! Сало-то не воруй! При покойнике, считай еще теплом, у его же детей еду отбираешь. Да как оно тебе в глотку-то полезет? Не спешишь меня спасать... Но он так и не успел сказать еще что-либо, она может, уже и последние слова не услышала, так как при первых словах висельника Алена, вытаращив от ужаса глаза, пронзительно закричала, и упала без чувств тут же, возле бочки, ударившись головой об эту бочку и выронив из рук большой кусок сала... Прошла уже минута, а она все не поднималась и Паша начал волновать-ся: - Эй! Сорока-воровка! Ты что улеглась-то? Чего молчишь, аль язык с испугу проглотила вместо сала? А ну-ка вставай и бегом за моей женой! Но она так и лежала, молча и неподвижно. «Ох, Господи! Не окачурилась ли она от испуга? Или, может, когда своей башкой глупой о бочку ударилась?» - снова подумал он и обратился к лежащей: - Да ты что там лежишь, Алена? Ты тоже притвориться решила, или правда копыта отбросила? А если я вот сейчас к тебе лично подойду... Но реакции не последовало. И тогда он решил освободиться от своих пут и узнать, что случилось с соседкой. Попытался ногой пододвинуть ящик, но ящик, став на ребро, опрокинулся и оказался на расстоянии таком, что ноги уже его не доставали. Ругнувшись, сделал еще попытку дотянуться до ящика ногой, раскачиваясь, но ничего не получалось, наоборот, ящик оказался еще дальше. Уже не на шутку разволновался и попытался на весу развязать узлы, но тщетно. - Так, что же теперь предпринять-то? - стал он рассуждать уже вслух. - Пора, кажется, заканчивать свой глупый спектакль, но как освободиться от этих подлых веревок? Надо покричать о помощи, может, кто и услышит? Да стыдно ведь, такой позор на весь район пойдет... Вот дурак, натворил же. Кажется, пора от этой пьянки лечиться, пока не поздно. А если эта в ящик сыграла, то пить по неволе не придется... Меня обвинить могут, и на несколько лет будет небо для меня в клеточку... Марьянку жаль, одна с детьми останется на долгое время, столько терпит из-за меня, дурака. Мучаю ее, а она все терпит, а я, скотина безрогая, эгоист проклятый, тряпка, а не мужик, силы воли нет бросить эти пьянки, алкоголик конченный, до чего уже дошел. Тьфу, позор... Нет, я все же не конченый еще человек, я еще соберу всю волю и силу, да брошу пить, и заживу как все нормальные люди. Клянусь, Господи, только бы с этой бабой проклятой ничего не случилось страшного, и все обошлось нормально. Чтобы немного успокоиться, он достал из кармана сигарету и закурил, а сделав еще несколько затяжек, принялся громко кричать, зовя на помощь. Как раз в это время у своего двора на лавке сидели двое соседей, мирно беседуя, а один из них был муж этой самой Алены... - Слышишь? Кричит кто, что ли? - спросил сосед у Алениного мужа. - Да, вроде. Подтвердил тот прислушиваясь. - На помощь зовут, кажется... - Похоже так. - Слушай! Так это же у Пашки! - Так это и голос его! - Ну, пошли быстрей, узнаем, что там стряслось. - Голос из амбарчика вроде слышится? Они быстро вошли в амбарчик и споткнулись об лежащую Алену, которая уже начала издавать легкие стоны. - О Боже! Кто это? - Да это же моя жена Алена, что с ней и как она здесь оказалась? - Ё-мое! Да что же здесь произошло? Глянь, Пашка-то... Повесился! - Ни хрена себе! Допился, наверное, эх, дурак, дурак... Надо Марье сказать... Слушай, а может, он еще жив? Голос-то недавно слышали... - Давай проверим, может, еще откачаем. Чем веревку-то отрезать? - Вон косу возьми, а я стол пододвину. Давай, влазь на стол и попробуй снять его, а я взгляну, что с женой. И он присел перед своей Аленой, а сосед влез на стол, чтобы обрезать веревку, надеясь, что еще можно спасти друга. В полумраке и в суматохе они не заметили, что тот жив и глаза открыты, но просто молчит, наблюдая за Аленой, так как ему сейчас важно, чтобы жива оказалась. Когда он увидел и услышал, что с ней все нормально, вздохнул облегченно и прикрыл глаза от усталости и напряжения, ожидая, когда его освободят от этих проклятых ве¬ревок, и опустят на твердую родную землю, а то и так уже все тело затекло и онемело. Сосед, одной рукой поддерживая Пашку, а другой, торопясь старой косой перерезать веревку, подумал: «Еще теплый совсем, может и правда, откачать сумеем?». А тот, испугавшись, что сейчас сосед веревку обрежет, и он может неудобно упасть и что-нибудь сломать или сильно удариться, открыл глаза, обхватив соседа за плечи и шагнув на стол, обратился к спасителю: - Ты подвинься малость, я на стол тоже стану, а то шлепнусь и сломаю чего себе... Но сосед дико завизжал и, резко оттолкнув «покойника», освобождаясь от его рук и не удержав равновесия, стал падать со стола, а Пашка, желая поддержать его, оступился, перевернул стол и упал на соседа, который в свою очередь упал на мужа Алены, хлопотавшего возле нее. Та уже пришла было в себя, и сидела, поддерживаемая мужем. От такой неожиданности все заорали и шарахнулись в стороны друг от друга, а Алена, завизжав, снова лишилась чувств... Конечно, это надо было только видеть... И смех, и грех... На такой шум сбежались и другие соседи и, наконец-то, вышла Марьяна. Ничего не понимая, она подбежала к амбарчику, из которого охая и матерясь, хромая и держась за бока, выходили и выползали - ее муж, соседи , кряхтя и охая тянувшие Алену, лишенную чувств, держа под руки. Стоны, крики, объяснения и маты друг на друга слышались минут десять-пятнадцать, собирая все больше народа у Пашкиного двора. Многие уже находились во дворе, пытаясь выяснить, что случилось, и оказать какую-то помощь. Успокаиваясь и приходя в себя, хозяин и участники трагикомедии рассказали Марьяне, что случилось. И та, взглянув на мужа таким взглядом, что у того екнуло сердце, и выступил холодный пот. Она тихо, но с укоризной в голосе, сказала - Бессовестный, до чего дошел, уже ни себя не уважаешь, ни других. Мне было стыдно за тебя, а теперь и за себя, и за всю нашу семью перед людьми, что терплю от тебя все твои козни и позволяю издеваться над собой... И Бога-то не боишься. Эх Паша Паша... А тот стоял, прислонившись к стене на одной ноге, на другую ступить, не давала острая боль, угрюмо уставившись взглядом в землю, низко опустив голову и нахмурив брови. Хмель, конечно, уже выветрился. Сосед пы¬тался подняться с земли, охая и хватаясь за ногу стискивая от боли зубы. Муж Алены, согнувшись на один бок... Но, к сожалению, на этом, еще не закончилось горестное и нечаянное трагикомедийное представление человеческой глупости. Ведь никто не вспомнил и не обратил внимания на горящую сигарету, выпавшую из руки Павла от неожиданности, когда в амбарчик вошли соседи. А во время суматохи и падения, в панике они опрокинули с полки и разбили лампу-керосинку... Не сразу, конечно, разгорелись пучки соломы от сигареты, прошло некоторое время, когда керосин, разлившись по полу, дотек до горевшей уже соломы. Запах дыма находившиеся возле амбарчика почувствовали уже тогда, когда вспыхнул керосин и пламя, охватившее тюки с соломой, поднялось почти до самого потолка. Все всполошились и поспешили к воротам амбарчика, но тут же отпрянули назад от вырвавшегося из них пламени и черного дыма. И снова раздались крики и громкие команды не растерявшихся и хватавших ведра и лопаты для тушения пожара, а женщины, как обычно, завизжали, создавая панику, но через несколько секунд суеты, успокоились и тоже принялись помогать мужчинам тушить кто как и чем мог уже сильно разгоревшийся амбарчик... Кто-то побежал звонить в пожарную охрану. Тушить пожар сбежалась вся деревня, пламя, охватившее потолок и крышу изнутри, вырвалось наружу. Через несколько минут потолок и крыша рухнули вниз, но люди все же продолжали бороться с огнем… Мигая огнями, с воем, сирены примчалась пожарная машина и, развер-нув пожарные рукава, бойцы приступили к тушению пожара. Амбарчик к тому времени уже был почти потушен жителями. Подъехала и скорая помощь, осмотрев пострадавших, увезла всех четверых в районную больницу. С пожаром, было закончено и все присутствующие с закопченными лицами, устало расходились по своим домам. А во дворе у полусгоревшего амбарчика, как у разбитого корыта, осталась сидеть на бревне с отрешенным взглядом Марьянка, о чем-то задумавшись, устало, опустив одну руку вдоль тела, а другой, подперев подбородок. А рядом стояли двое ее детишек, молча, обняв мать за плечи... А что же наши пострадавшие? Они все четверо оказались в одной больнице и даже в одной палате. У двоих ноги были сломаны, у третьего - два ребра и пальцы на руке. А вот Алене немного не повезло - у нее оказалось небольшое сотрясение мозга и сердечный приступ. Лежала она в женской палате, но через стенку с мужиками. Случай этот дошел и до милиции, и участковый приходил, даже дело уголовное хотели завести на Пашку, на чем уж больно настаивала Алена, но ее муж запретил ей, объяснив: - Мы с ним всегда дружно жили, а ему сейчас и самому не сладко. Тебе же меньше надо по дворам чужим шастать и сплетни сплетать. А позору и тебе хватит, сало вспомни под платьем... Так что здесь еще неизвестно, на кого дело заводить вздумают, когда разберутся. Дома будем, так я еще и сам тебе взбучки дам. Сосед друга сразу простил и лишь долго смеялся, когда немного полег-чало, вспоминая, что произошло. Что же Пашка? А он свое слово действительно сдержал и выйдя из больницы собрал мужиков почти со всей деревни, накрыл стол во дворе и выставил целую бутыль самогона, отдал весь, что у него был, но сам ни капли не выпил. И до сих пор грамма в рот не берет. Амбарчик, конечно, отстроил снова, еще больше и красивей, а Марьяна теперь не нарадуется, и от счастья еще родила сына, которому и Пашка был очень рад. Вот так эта анекдотическая история и закончилась... Да! Еще чуть не забыл. Аленка-то после того случая стала слегка заикаться, и все больше дома сидит, сплетничать, заикаясь не очень удобно, да и слушают ее теперь меньше, особенно молодые, хотя уважают ее как свою землячку и относятся к ней, как и ко всем остальным... Вот так бывает, оказывается, в нашей жизни. А к Пашке почему-то прилипла кличка: Пашка-каскадер. Курьез-2 ЖИВОЙ ТРУП ИЛИ ВАСЬКА - ПОКОЙНИК Отпуск, выпавший мне в летний месяц, я, немного поразмыслив, решил снова провести в деревне у родственников, тем более и приглашения за год получал несколько раз. Почти в каждом письме зовут, если точно говорить. А когда я туда приезжаю, стараются откармливать меня разными яства-ми. Кроме этого заставляют купаться в речке или озере, говорят – оно с лечебной водой, ходить на рыбалку и в лес дышать чистым воздухом, умываясь утренними росами, для того, чтобы сошел с меня бледный городской вид и набрался бы я сил дотерпеть до следующего отпуска. За все это я, конечно, им и природе-матушке очень благодарен, отдыхать там действительно одно удовольствие и польза от этого большая. Иной раз приходит мысль все бросить в этом каменном с однообразными линиями городе, с каждодневным вечерним и утренним смогом, да уехать жить в деревню или в районный центр, где можно будет работать на родной земле-кормилице, которая всегда прокормит, только не ленись, и жить можно там припеваючи и намного дольше. Да и народ там, как я заметил, сам по себе почему-то лучше и дружнее и намного проще... И вот я в любимой деревне на отдыхе. Стараюсь успеть за отпуск по¬жить у всех родственников и просто знакомых, и даже не очень знакомых селян, которые гостеприимны. Могут даже обидеться, если отказываешься погостевать у кого-то хоть ночь... А такое не часто и не везде встретить можно особенно в наше время, мы все чаще дичимся друг друга и обособляемся, конечно, виноваты в этом не только мы сами, но и условия, в которые поставили нас наши политики-правители, хотя и мы сами тоже... Потому и бледные, озабоченные чем-то и нервные ходим, от того и болеем чаще. Но, слава Богу, что есть еще места красивые на нашей многострадальной земле и с людьми нормальными, где можно отдохнуть и телом, и душой! В один из вечеров зашел к нам Пашка,- сосед, с которым однажды при-ключился конфуз. И из-за которого дали прозвище Пашка - каскадер. А пришел он сообщить, что вместе с женой своей ждут меня обязательно к себе в гости и обидятся, если откажусь, так как у всех почти побывал, а у них - нет, а уезжать - скоро. Они, мол, не хуже других... Я, конечно, начал оправдываться: - Ну что ты, Павел я и не считаю здесь ни кого не хуже и не лучше, счи-таю всех людьми хорошими интересными. А зайти к вам в гости и сам собирался. Поболтать о том, о сем, гармонь твою послушать, песни попеть, да работы твои всякие поглядеть. Просто ты опередил меня, и сам пришел, а я готов хоть сегодня идти. И я не обманывал его, а действительно хотел с ним повидаться, наслышанный много о нем интересного... Мы договорились, - на следующий день, и он ушел довольный. Пришел я, как и договаривались, ближе к обеду. Сразу увидел под раскидистой грушей во дворе накрытый большой стол, как для какого-то важного гостя, мне даже не, по себе стало от такого внимания к моей персоне. Но хозяева успокоили меня и просили не смущаться, а вести себя обыкновенно, как у себя дома и что для них принимать гостей у себя всегда в радость, да и могут подойти еще соседи, так уж у них заведено... Подошли еще соседи, когда мы уже сидели за столом, и беседа пошла теперь оживленней. Была, конечно, и гармонь, были и танцы, и песни, и шутки, и смех, и снова разговоры... И так до самого утра, просто в этот вечер само собой получилось, да и следующий день был выходным, а собралась уже почти вся деревня, и каждый принес с собой, что мог для продолжения веселья. Вот там-то я и услышал еще несколько курьезных историй, которые, ко-нечно, запомнились. После того, как вспомнили Пашкины приключения и вволю насмеялись, он обратился ко мне: - Это что! У нас в районе случаи и посмешнее были. Мы-то после этого как говорится, легким испугом отделались, слава Богу. В общем, слушай и записывай, может, книжку напишешь, и кому-то интересно будет, да и память останется... И все по очереди повели свой сказ, дополняя друг друга и помогая точнее вспомнить, как все происходило. В ближайшей деревне этого же района живет Васька Приключкин. Сей-час он, говорят, выбился в мастера или бригадиры тракторной бригады, а до этого трактористом простым был, и самым большим нарушителем трудовой дисциплины. Пил мужик безбожно... Каждый день почти ,, шару заколачивал ", да спиртным плату брал. Правда, зарплату, хоть и маленькую, приносил домой и до копеечки отдавал. А когда жена начинала укорять его за пьянки, то он объяснял ей, что пьет на свои личные , а зарплату домой всю несет, а не пропивает до копейки, как другие, так что еще ей спасибо, мол, надо ему говорить, что муж такой сознательный и свою семью не забывает и любит... Но если она все-таки не унималась и продолжала укорять его, то он пускал в ход свои мозолистые и пропахшие маслом и солярой «аргументы» для убедитель-ности своих слов. Если ж она не успевала убежать от них, то приходилось почувствовать их твердость и «правоту», а после этого на теле появлялись и «факты» - синяки, как Васька их называл. Их двоих в деревне вначале так и прозвали: «аргументы и факты» - из за того, что, начиная, злится на жену он размахивал кулаками пытаясь ударить ее кричал: - Так ты не можешь понять своего мужа! А вот тебе тогда мои «аргумен-ты» и вот тебе «факты», чтобы ты, баба глупая, поняла, что мужик твой прав... А народ, слыша у них во дворе шум, и скандал - они часто выясняли отношения на улице - посмеивался, говоря, друг другу: - Во! Приключкин своей «Ключке» аргументы приводит, а завтра она на работу с фактами на лице прибудет... Но все же слишком сильно он ее не лупил и если она уворачивалась вовремя или убегала, то он успокаивался и шел спать. Хотя бывало, что говорить и доставалось. А когда уж слишком перепивал, то не буянил, а засыпал сразу, еле успевая зайти в комнату. Как он ездил на тракторе в конце смены пьяным, наверное, сам Бог знает. И бывал настолько пьян, что почти спал на руле, глядя на дорогу одним глазом. Но самое странное, что он ни разу в кювет не угодил и ни на кого не наехал и с дороги не съехал... Доедет, бывало, до своего дома, остановится возле ворот и тарахтит, не заглушая двигателя. Через минут двадцать выходит его жена из дома и сразу к трактору. Открывает дверцу кабины и оттуда неподвижным комком прямо на землю вываливается Васька, даже не проснувшись. А она, поматерившись на него и со злости и досады пнув пару, раз ногой, брала его под руки и затягивала в дом, потом возвращалась к трактору и заезжала во двор. После этого продолжала снова заниматься домашним хозяйством. Конечно, не легко ей жилось, и жалели ее селяне, а потому насоветовали проучить Ваську, гляди - остепенится, пить бросит да нормальным человеком станет... И вот в один из вечеров, как это часто бывало, подъехал Васька на своем любимом железном коньке и затарахтел у ворот. Ну, значит в той кондиции, какой необходимо в этот раз Зинаиде, жене его. Как всегда он вывалился как мешок с картошкой из кабины на землю и заснул, как говорят, «мертвецким сном», а она загнала трактор и затащила мужа по обыкновению в дом. Раздела его до трусов, уложив среди комнаты, и связала по рукам и ногам. Вышла в сени, взяла топор побольше, точило, которым затачивают косы, села на табурет напротив Васьки и стала ждать, когда тот проснется. Сидеть пришлось немало, но, наконец, он зашевелился. Она взяла в руки топор, и принялась усердно точить лезвие топора, хотя он и так был острый. Василий попытался перевернуться со спины на бок, но ничего не полу-чилось и он, что-то бормоча, попытался повернуться на другой бок, но и опять неудачно. Дернул ногой, бесполезно, попробовал поднять руку - не получилось. Тогда он заматерился сам себе и открыл глаза, ничего не понимая: что происходит и почему он не может пошевелиться? Да еще звук какой-то противный мешает: ж-ж-жик... ж-ж-жик... ж-ж-жик... Повернув голову, он огляделся, пока так ничего не понимая:- Лежит на полу, связанный, жужжит что-то. Зинки пока не увидел.. Еще раз ругнувшись, он позвал жену: - Зинк! А Зинк?! Ты дома? Чегой-то происходит? Кто меня связал-то? - Дома, дома, - спокойно ответила она, продолжая точить топор, - это я тебя связала... - Ты?! Да ты баба-дура, никак сбрендила?.. Твою мать! Я же тебе сейчас таких аргументов навешаю, что у тебя факты с физиономии месяц не сойдут, и ни каким плюмажем не замажешь... » - Нет, милый! Больше тебе никогда навешать мне ничего не удастся... - Чего-о-о? Да я же тебе ничего навешивать не буду, я же тебя прямо убью, если сию минуту не развяжешь! - и он, сказав это, повернул голову в ее сторону, откуда и доносился этот противный жужжащий звук. Но, увидев жену с топором, удивленно спросил: - А ты чего делаешь-то? Топор-то чего точишь? Он же и так острый, или действительно сбрендила?.. - Нет, дорогой, не сбрендила. Ты вот кричишь, что убьешь меня, но ведь это я тебя сейчас убивать буду, потому и топор точу, чтобы еще острее стал, и легче мне было тебе голову отрубить... - Что-о-о? - протяжно спросил он, продолжая угрожать. - Да я же тебя... Потом, видно поняв ситуацию, глядя на ее серьезный и спокойно-отрешенный вид, смягчил интонацию, обращаясь к жене: - Эй, Зинка! Да ты рехнулась, что ль, на родного-то мужа с топором? А вообще хватит! Давай развязывай, пошутила, попугала и будет... Не бойся, трогать не буду, слово даю... - Кончились шуточки, Васенька, кончились. Хватит, натерпелась я, на-доело все. И пьяные выходки твои, и кулаки твои, и позора от людей не хочу больше... Лучше век одной жить, чем страдать с таким пьянчугой... - Эй, эй! Да ты что болтаешь такое? Давай обсудим все, может лечиться, пойду, а? Есть же врачи хорошие... - Да нет, дорогой, не выйдет ничего, такие, как ты, лечению не поддаются. Таких только могила и может исправить, да вылечить… - Да что ты, жена, так думаешь-то обо мне? Да я и без лечения могу бросить пить... Если захочу, то... Знаешь, какая у меня сила воли? Ого! Ты еще просто не знаешь... - Хватит болтать! Я уже за эти годы всякого от тебя наслушалась, - отве-тила Зина и, взяв простынь, стала накрывать мужа, держа топор в руке. - Что ты делаешь? Зачем ты накрываешь меня? - Чтобы кровью стены не забрызгать. Да тебе не так страшно будет, видеть не будешь, все неожиданно произойдет... - Жена! Да ты чего? Зина, Зина! Посадят ведь, о детях подумай и прости дурака-то! Зинулька, детей-то хоть пожалей, ведь сироты будут. Да не уж-то ты совсем жалости не имеешь? - уже дрожащим голосом запричитал Василий, весь мокрый от надвинувшего страха. - А, ирод проклятый, мучитель подлый, о детях вспомнил? Сироты? А при таком отце разве не сироты? Да они ласки-то отродясь не видели отцовской. О жалости заговорил?! А меня ты хоть раз пожалел, когда я убегала от твоих кулаков, или я их заслужила? Ты же садист, а не муж! И слова-то, придумал какие: «аргументики» и «фактики» - зло закричала на мужа она и накрыла простынею ему лицо. - Будут тебе сейчас и аргументики, и фактики... - Зинуля! Зиночка! Да не губи душу-то свою. Бога побойся! Я же люблю тебя, поверь! Дурак я, дурак, но слово даю, пальцем не трону, пить брошу! Вспомни, ведь было же у нас все хорошо, и снова будет! Дети, дети сироты будут! Зиночка, прости же меня дурака... - Хватит истерику закатывать! Бог тебя простит, а мне пора заканчивать, а то еще разжалобишь. Все! И Зина, взяла махровое полотенце и намочив его водой, чтобы тяжелей было, размахнулась, громко проговорив: - Ну, прощай... - Зина-а-а! Не на-а-а... - истерично заорал Василий под простыней и тут же осекся: Зина ударила его полотенцем, то ли по шее, то ли по груди, не заметила, да это было для нее и не важно, не топором ведь, а полотенцем не убьешь и больно не сделаешь... Наступила тишина. Зина, тяжело вздохнув, устало опустилась на табурет и, перекрестившись, стала наблюдать за мужем, ожидая его реакции. Но реакции не последовало, и Зина сама обратилась к мужу, неподвижно лежавшему под простыней: - Ну, что замолчал? От испуга речь потерял, или . обдумываешь, как быть дальше? Вот подумай, хорошенько, знай, что я сегодня тебя предупреди¬ла и показала, как все может произойти... Если не изменишь эту свою непутевую жизнь и себя, я отправлю тебя к Богу, и пусть он с тобой разбирается, а потом и со мной. Василий пока так и лежал, молча и неподвижно. Тогда Зинаида подошла к нему и откинула простынь, весело сказав: - Ну, может, хватит отлеживаться! Дома много дел надо сделать... Но, посмотрев на его лицо и потормошив мужа, она заговорила уже озабоченно и взволнованно: - Эй! Да ты никак и правда от испуга умер? Слышь, Васька, чего мол-чишь-то? Еще потормошив его, она попыталась нащупать пульс, но не нашла и прильнула ухом к груди, Сердце не билось... - О Боже! Васенька! Да что же я наделала? Убила и правда тебя без топора убила... - с испугом запричитала Зинаида. Она еще сильнее затормошила мужа, отхлестав его по щекам, побрызгала водой, сунув бутылку с самогонкой под нос ему и, потерев самогонкой виски и грудь, снова прильнула ухом к груди, но, увы... - ОЙ, мамочки! Ой, что же я натворила? Ну, зачем я, дура, послушала людей? Да пусть бы пил. Жили же, сколько лет и дальше жили бы, и дома-то все вроде есть! Ну подумаешь, бил иногда, не убил бы, да и сама виновата бывала, под горячую руку лезла... Ой, Боже мой, что же теперь будет? Я же не хотела этого, Васенька миленький, муж мой, ну открой глаза, не умирай! Господи, прости меня, ведь я не хотела а... - зарыдала Зинаида во весь голос. Потом, спохватившись, выбежала на улицу, подумав: «Надо фельдшера вызвать и скорую помощь, может еще не поздно, и они его сумеют откачать... Скорее, скорее, в медпункт, там телефон!». И она подбежала к зданию медпункта, но дверь была на |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Николай Вуколов | нравится 0 Дата: 20:12:2018 |