Место в жизни
|
Снова этот сонный подземный мир. Тысячи людей ежесекундно вышагивают по этим длинным гранитным коридорам. А голубые «черви» с бешеной скоростью проносятся мимо, переваривая в своих стальных телах большое количество человеческих жизней. Здесь своя жизнь, своя философия, которая готова открыться каждому, кто хоть раз попал сюда. Как огромный мегаполис, метрополитен готов принять в свои владенья всех, независимо ни от национального и религиозного фактора, ни от половой принадлежности. Вы просто здесь – вы просто с нами. И хоть на пять минут, но мы станем вашей жизнью. Все. Те, кто не знает, что такое метро, многое теряют. Попробуйте, спуститесь. И вы на своей собственной шкуре узнаете всю правду этой тягучей, созданной на основе естественного отбора, жизни. Жизни многих. В детстве я никогда не задумывался ни о чем, связанном с метро. Все это было как-то естественно и, в то же время, слишком непонятно. Я спускался по длинным гранитным лестницам, считал круглые, с длинными ножками, фонари, медленно проплывающие вдоль дорожек эскалатора, замирал при виде огромных скульптур с изображением красноармейцев, матросов и титаноподобных вождей, любовался фресками и мозаиками, но никогда не думал, что все это может стать частью меня самого. Моей жизнью. Моей второй жизнью. Моей главной жизнью. Моей судьбой. Даже те двадцать копеек, что я в шестилетнем возрасте в первый раз бросил в узкую вертикальную щель разменного аппарата, до сих пор отдаются лязгом четырех пятаков по моей измученной душе. Мне было 33, когда я спустился сюда в последний раз. Спустился, чтобы уже никогда не подняться. Страшно, когда ты упал. Но еще более страшно, когда ты понимаешь, что ты просто не сможешь больше подняться – никогда. Я упал там. И я упал здесь. Я надеялся уйти. Но я остался здесь навсегда, и стеклянная дверь с надписью «НЕТ ВЫХОДА»- мое проклятье. Мой пограничный столб. Нет никого. И меня тоже нет. Меня нет даже для меня самого. Я не вижу себя, не чувствую и не слышу. Я никто и ничто. У меня есть только память. Моя чертова память. Да, да, да и еще раз – да! У меня была жизнь! Я помню, я знаю. Я отшлифовал каждый уголок моей памяти так, как, уверяю вас, не удавалось никому и никогда. Каждый фрагмент моей прошлой жизни, именно жизни, я могу воспроизвести с точностью до секунды, до мгновенья. Я путешествую по закоулкам моей памяти, словно умелый чтец по страницам любимого романа, пропуская скучные абзацы и смакуя блистательные, и закрываю ее, когда мне страшно. Я ненавижу свою память, но это единственное, что у меня еще есть. Больше нет ничего. *** Помню, как однажды, еще в той жизни, я увидел в вагоне бутылку. Простую пивную бутылку, тысячи которых каждый день путешествуют в поездах метрополитена. Любителей пива много, а контейнеров для мусора в метро нет вообще (никогда не мог понять, почему?). Поэтому все они, эти прозрачные и разноцветные хранители этого мочегонного и животообразующего напитка, вынуждены путешествовать в душном подземелье, пока не найдется тот, кого интересуют именно они, а не то, что в них когда-то содержалось. Интересно наблюдать, как происходит акт расставания с тем, что еще минуту назад содержало вещество, так тебе необходимое. Кому-то – чтобы утолить жажду, кому-то – тяжелое последствие вчерашнего праздника. Причин много, результат один — избавиться от ненужной теперь тебе вещи. А как избавиться, если поблизости нет ни урны, ни какого-нибудь мешка для мусора. Вот и приходится прибегать к различным хитростям, если это можно так назвать. И вот здесь, в таком невинном, казалось бы, поступке, можно увидеть человека, всю его суть, все, что он из себя представляет. К примеру: один, прикончив бутылку, просто наклоняется и ставит ее на пол. Как правило, таких большинство. Ему все равно, что о нем подумают, или он хочет сделать вид, что ему все равно. Как там на самом деле- нам узнать, к сожалению, не дано. Другой бутылку спрячет в сумку или оставит в руках, пока не представится случай найти специальное место для мусора или (есть и такие) сдать ее в приемный пункт стеклопосуды, дабы получить хоть что-то за уже ненужную вещь. Третий будет долго мучиться, осматривая всех вокруг, но все-таки оставит ее в вагоне тогда, когда как ему кажется, никто этого не замечает. Таких людей не люблю больше всего, хотя к рассказу это не имеет никакого отношения. Итак, бутылка. Простая пивная бутылка. Не знаю зачем, но я толкнул ее, и она покатилась по полу вагона. Пара десятков глаз одновременно следили за ее незатейливыми движениями. И я один из них. А она все каталась, не обращая ни на кого внимания. Вверх-вниз, влево-вправо. Я вас задела? Ой, простите, пожалуйста. Я не виновата, что меня здесь оставили. С удовольствием бы прилегла в сумке одного из вас. Не возьмете? Нет? Тогда терпите, черт бы вас всех побрал! Я продолжал наблюдать за бутылкой. Каждый человек хочет чем-то занять себя, путешествуя по подземным коридорам метро. Пара женщин напротив меня читают. Студентик рядом штудирует здоровенную тетрадь с лекциями, причем, наверняка, с чужими. Очень уж сильно он напрягается, чтобы разобрать свой «собственный» почерк. Еще несколько человек спят, а остальные, так же как и я, смотрят по сторонам в поисках чего-нибудь интересного. Следующая остановка. Еще пара десятков новых людей, новых взглядов, новых эмоций. Свободных мест почти не осталось. Рядом с читающими женщинами разместились трое громко гогочущих пареньков, такого, знаете ли, спортивного вида. Рядом же со мной, с другой стороны от студента- двое подвыпивших мужичков с очень мрачной дамой. Не знаю, может это алкоголь на нее так подействовал, а может и нет. Мне, в общем-то. все равно, просто на таких людей сразу обращаешь внимание. Я перестал на них смотреть и перевел взгляд на последнего вошедшего пассажира — капитана милиции. Несмотря на свободные места, он встал у противоположных от входа дверей. При его виде пареньки несколько поутихли, но не настолько, чтобы их не было слышно. Какой классной была вчерашняя шлюха, теперь знал весь вагон, включая и детей. Неожиданно поезд, уже набравший приличную скорость, резко затормозил в туннеле. И бутылка по инерции покатилась в начало вагона и уперлась своим блестящим бочком в ногу одного из недавно зашедших мужичков. Мужичок нервно дернул ногой, и бутылка полетела, да, именно полетела (мужичок несколько не рассчитал силу) в спортивных ребят. Бах! И один из пареньков схватился за ушибленную голень. Двое других удивленно посмотрели на мужичка. Тот, даже не заметив происшедшего, продолжал болтать со своим соседом. Удивление на лицах ребят мгновенно сменилось злостью. А «раненый» парень со всей силы пнул бутылку в мужиков. Наверняка этим бы все и закончилось, ну может еще парой «хороших» словечек, выкрикнутых друг другу. Но все пошло не так, да и не могло по-другому. Бутылка попала не в мужичков. Она попала в их попутчицу. Раздался крик. Если бы я не видел, как бутылка ударилась ей именно в ногу, можно было бы подумать, что она попала ей в голову. Крик был нечеловеческий. Все пассажиры одновременно устремили свои взоры на бедную женщину, крик которой уже перешел в протяжный стон. Она села на корточки и энергично растирала ушибленную лодыжку. Наступила пора сказать свое слово мужчинам. Так получилось, что обе стороны противников начали примерно с одного и того же. — Ты что, мужик, охренел что ли? — это были ребята. — Эй, вы, с ума что ли сошли? — это были мужички. Милиционер воздержался. — Да ты, урод, смотри, что творишь-то? Мужичок удивленно оглядел весь вагон. Он не заметил, а потому не понял, что именно он стал инициатором происходящего. — Ублюдки! — крикнула мрачная дама и бросилась на обидчиков. Она схватила одного из парней за волосы и стала трепать, как собака кошку. При этом рычала она точно, как собака. Парень сильно толкнул ее, и она полетела на пол с двумя приличными клоками волос. Парень так разозлился, что хотел еще раз ударить уже лежавшую женщину ногой, но ее спутники помешали. Один из мужичков ударом руки сшиб парня на пол, а другой бросился на двух других с зажатым в руках дипломатом. Секунда, и вагон превратился в бойцовский ринг. В середине только те, кто участвовал в потасовке, остальные по углам, в роли зрителей. Только милиционер и я остались на своих местах. Милиционер, потому что был шокирован происходящим и находился в раздумье, как ему поступить. А я просто так, из интереса. Поезд продолжал мчаться вперед. И я знаю, что многие, очень многие молились, чтобы он ехал быстрее. К скрежету и лязгу вагонов прибавилась отборная матерная брань, а также звуки ударов и стоны тех, кому они доставались. Милиционер решил начать действовать. — Прекратить! Немедленно прекратить! Я кому сказал! Милиция! — крикнул он. Но это не подействовало. Драка продолжалась. Кто побеждал, определить было невозможно. Лица всех участников были разбиты в кровь, но это, как казалось, их не только не останавливало, а. наоборот, вдохновляло. Проснулся животный инстинкт. Милиционер, поняв, что криком делу не поможешь, решил предпринять более серьезные меры. Расстегнув кобуру и вытащив табельное оружие, он двинулся вперед. Пассажиры с криком отступили на безопасное расстояние. Женщины кричали, дети плакали. — Прекратить или открываю ого… — попытался крикнуть милиционер, но тут на него упал один из пареньков. Милиционер под его тяжестью стал падать, и в этот момент раздался выстрел. Все замерли. И те, кто наблюдал за дракой, и те, кто в ней участвовал. Все, кроме меня. Бойцы расступились. В центре вагона на коленях стояла женщина. Та самая мрачная дама-попутчица. Из уголка рта потекла тоненькая струйка крови. Она окинула всех стеклянным взглядом. И когда я заглянул ей в глаза, ее лицо пронзил ужас. Она что-то увидела, не знаю что, но что-то в этот момент ей открылось. Она попыталась крикнуть, но вместо этого раздался какой-то жалкий хрип. Она упала и затихла. Поезд подъезжал к станции. В этот момент вагон, где все происходило, напоминал большую мышеловку. Люди метались из стороны в сторону. Одни пытались помочь уже мертвой женщине, другие монотонно давили кнопку «Вызов машиниста», третьи просто смотрели и причитали. Милиционер сидел на полу и смотрел куда-то в сторону. Я проследил за его взглядом и увидел, что он не сводит глаз с бутылки. Простая пивная бутылка, такая простая и в то же время такая сложная. *** Не знаю, почему я сейчас вспомнил именно этот случай. Я даже не считаю себя виновным в том, что тогда произошло. Я всего лишь толкнул бутылку, все остальное дело случая. Ведь ни для кого не секрет, что порой самые ужасные поступки приводят к счастливому завершению, а наполненные добротой – к трагедии. Каждый человек в своей жизни постоянно пересекается с огромным количеством других людей. Хоть на секунду, но все они вклиниваются в судьбу друг друга. И никто не знает, чем это может закончиться, и вряд ли когда-нибудь вообще узнает. Молодой человек придержал закрывающиеся двери вагона, чтобы в него успела забежать куда-то безумно спешащая девушка. Она успела. Она улыбнулась ему и поблагодарила. Этот вагон взорвался через одну минуту после того, как погрузился в темноту туннеля. Но могло ведь быть и совершенно по-другому. Она успела. Она улыбнулась ему и поблагодарила. Он улыбнулся ей и попросил номер ее телефона. Она внимательно посмотрела на него, еще раз улыбнулась и продиктовала ему код доступа к своей жизни. Через год они поженились. Один за другим у них родились два прекрасных мальчика. Один из которых впоследствии стал доктором наук, другой – олимпийским чемпионом. И могло быть еще миллион всевозможных комбинаций и именно это на самом деле всегда и происходит. Все крутятся в огромном лотерейном барабане, а все события неизбежны, если они произошли. *** Так же было и со мной. Я просто спустился в метро. И вот теперь у меня нет ничего. Только память. Исчезли даже гнев и ненависть. Тогда как по началу не было ничего другого. Только безумная всепоглощающая рвущаяся из меня огненным столбом ненависть. Словно горящий нефтяной фонтан, вырывалась она из моей души, сея вокруг смерть и хаос. За то время, что я здесь, мне пришлось научиться многому. Я могу читать мысли людей, могу заставлять их делать некоторые действия, иногда у меня даже получается самому проделать что-нибудь, например, вырвать из рук какого-нибудь пассажира газету или книгу, тем самым вызвав полное недоумение ее владельца, а то и страх. Я заставлял бросаться под поезда людей, в надежде, что кто-нибудь из них присоединится ко мне. Взрывал целые вагоны и ничего. Я видел лишь груды металла и изуродованные тела совершенно незнакомых мне людей. Наверняка любящих и любимых. Но мне было плевать на это. Как всем им было плевать на меня. Я слышал их стоны и завидовал их боли, потому что лишился даже ее. Я слышал плач их близких, заглядывал в их истерзанные слезами глаза и видел там себя. И вот уже десять лет. Десять лет. Ровно десять лет, как я здесь. И ровно десять лет, как меня нет там. Но страшно не это. Сейчас уже не это. Страшно другое. Прошло две недели с тех пор, как я видел в последний раз свою мать. Раньше я каждый день, даже в выходные, видел ее. Два раза в день. Утром и вечером. Утром и вечером. Каждый день. Два раза в день я был с ней, я был рядом. И вот прошло две недели, а я не могу увидеть ее. Ее нет. И это единственное, что сейчас пугает меня. И этот страх совершенно не поддается контролю, как тот, что я чувствовал в первый день, неделю, год своей подземной жизни. Я боюсь, что теряю что-то самое дорогое, что осталось у меня, могло остаться. Последнее, что осталось из того, что я любил. И это то, что никак не защищено. Никак и никем. Каждое утро я нахожусь на той самой станции, где когда-то жил сам, потом там осталась мать. Отца я потерял, когда мне было 13. Жену и ребенка – в 23. Себя – в 33. И вот вновь прошло 10 лет. И я уже две недели не видел матери. А ведь она последний человек, который связывает меня с тем миром. Был еще один, но он умер. Я убил его. *** Я хорошо помню, при каких точно обстоятельствах впервые его встретил. Я часто брожу по платформе какой-нибудь станции или трясусь в одном из вагонов, наблюдая за людьми. Вот и в тот день я был на платформе. А на платформе для всех пассажиров очень важно занять место именно там, где откроются двери пришедшего поезда. Почему? Повторюсь, вылезайте из-за баранки и позвольте своим душе и телу хоть раз оказаться в объятиях настоящей жизни. Открывающиеся перед твоим носом двери дают вам невероятные возможности. Ради этого многие готовы потратить не одну минуту своей драгоценной жизни. Например, одни пропускают поезда, пока не займут то место на станции, что выстрадано методом проб и ошибок на протяжении всей подземной жизни. И не дай вам Бог встать там, где вас быть не должно. Проклятья на вас и весь ваш род прошепчет не один десяток губ. Задумайтесь, сможете ли вы жить после этого? Другие, особенно те, кто живет на предпоследней станции на линии, садятся в поезд и доезжают до последней… Что значит зачем? Не перебивайте, я как раз подошел к самому интересному. В обоих случаях смысл всех телодвижений заключается в том, чтобы найти для себя любимого наиболее комфортные условия. То есть посадочное место. В первом случае шансы есть, но они не столь велики, как хотелось бы. Зато во втором перед вами открываются безграничные возможности. Максимум, что может потребоваться, это слегка толкнуть плечом зазевавшегося или попросту еще не проснувшегося коллегу-соискателя и проскочить в вагон в первой десятке… Ура! Получилось — день прожит не зря. Утро, а уже произошло что-то приятное. И если быстро оценить обстановку, то даже выбор имеется. Какой-никакой, но все же. Хочешь с краю, хочешь в серединке. Эх, прокачусь! Забавно наблюдать, когда прибывает поезд на конечную станцию часиков эдак в восемь утра. Открываются двери и все люди, выходящие из вагона, вроде бы должны повернуть или налево или направо… Но нет. Вернее, часть этих людей, конечно же, повернет в одну из этих сторон, но другая, причем большая часть, отточенным шагом перейдет на противоположную сторону платформы. И поспешит раствориться в образованной ими же толпе — стесняются. Но только пока не придет пустой, ну, практически пустой (самые смелые, прибыв на конечную станцию, не вышли, а крутанулись на разворотной, не покидая вагона) поезд. Вот так вот. Итак, пропел долгожданный гудок, и сотни глаз уставились в темноту тоннеля, откуда с минуты на минуты должен появиться «светлоокий» долгожданный друг-поезд. Вот именно тогда я его и увидел. Впоследствии, я очень долго изучал этого человека, как его самого, так и его поступки. И теперь знаю о нем все. Поэтому мои воспоминания о нем имеют очень яркий характер. Я видел его только в метро, но моя память так трансформировала все с ним связанное, что я могу воспроизводить эти сведения в любом хронологическом порядке и с любой эмоциональное окраской. Итак, что я помню о нем. *** Вставая с постели, Яков Михайлович думал всегда об одном и том же. Уже довольно долгое время мучительно-тревожное чувство обволакивало его, как только он открывал глаза навстречу новому дню. А вдруг сегодня не получится? Ему уже перевалило за пятьдесят, а обзавестись семьей так и не удалось — отчасти по своей вине, отчасти по вине своей матери, так как, будучи единственным ребенком в неполной семье, рос под неусыпным контролем. Еще в молодости, когда он первый и последний раз привел домой девушку, мама дала понять, что делить его с другой женщиной она не намерена — никогда. Но, как оказалось, никто особенно и не претендовал. Красавцем Яков Михайлович не был. Маленький, толстый, с совершенно невыразительным лицом, на котором бусинками разместились заплывшие глазки, а волосики, и без того жиденькие, после тридцати стали еще и интенсивно выпадать. В общем, до Казановы Якову Михайловичу было очень далеко. Что же касается работы, то и здесь Кетцу судьба не улыбнулась. Окончив финансовый институт( его опять-таки выбрала мама), Яков Михайлович устроился простым бухгалтером на достаточно крупное производственное предприятие, и, проработав двадцать лет, был сокращен, когда завод взяли в свои руки акционеры. Далее, через маминых знакомых, устроился в банк, и вроде бы все пошло ничего, и работа, и зарплата, но не прошло и двух лет, как банк развалился. Те, кто должен был, остались с деньгами, но только не Яков Михайлович, который вновь оказался не у дел. Когда же количество фирм, в которых ему пришлось работать в постбанковский период, перевалило за десять, Кетц понял, что рыпаться больше не стоит, возраст не тот, да и работник он достаточно средненький, несмотря на большой опыт. А потому, нужно просто сидеть и не высовываться, на жизнь хватает, а на все остальное плевать. После смерти матери, потеряв единственного человека, которому он не был безразличен, Яков Михайлович потух окончательно. Утром – на работу, вечером – домой, в холостяцкую квартирку, где, уставившись в телевизор, проводил вечера и выходные. И если раньше Яков Михайлович видел хоть какой-то смысл в жизни, то теперь это понятие для него, казалось, было утеряно безвозвратно. Но помог случай. *** Однажды, когда Яков Михайлович стоял на платформе метрополитена, а перед его глазами проплывал останавливающийся поезд, он увидел, что в одном из вагонов, несмотря на час пик, есть одно свободное место. И тут с ним произошло что-то невероятное. Куда-то подевались остатки сна, так часто мучившие его по утрам, все его мышцы напряглись, и по телу пробежала волна колоссальной энергии, которую не способен выделить никакой сверхмощный генератор. Подсоедини в тот момент к Кетцу пару проводов, и половина Москвы не нуждалась бы в электричестве несколько месяцев. Ноги сами понесли его вперед, и вот он уже бежит параллельно с этим вагоном. Раз! И поезд, скрепя колесными парами, остановился, а Яков Михайлович все еще летит вперед. Два! И его ноги, подобно тормозным колодкам, застывают, вспоминая все о силе трения. Три! Открылись двери вагона, и маленький торнадо врывается внутрь. И не успели еще коснуться пола взмывшие вверх из рук нерадивых пассажиров газеты, а Яков Михайлович уже спокойно устраивался на добытом трофее, хитро озираясь вокруг. После чего, зажмурив свои глазки-бусинки, с выражением полного блаженства на лице тут же погрузился в прекрасный мир грез, предоставив всем присутствующим право высказаться относительно только что произошедшего инцидента. Чем, собственно, весь вагон и поспешил заняться. Проснувшись на своей остановке, Яков Михайлович под все еще продолжающиеся возгласы о своей скромной персоне, выскользнул из вагона. Он был счастлив. Он шел по тесным коридорам метро и был счастлив. Впервые за долгое, долгое время. Теперь он знал ради чего стоит жить, вернее не ради чего, а для чего. То, что он чувствовал сейчас, не должно испариться, не должно просто остаться в воспоминаниях. Оно должно жить и дарить жизнь. Теплая волна спокойствия и безмятежности разливалась по его телу, а на лице сияла счастливая улыбка подростка, впервые познавшего женщину. Работалось в этот день Якову Михайловичу прекрасно — цифры ловко складывались в нужные суммы, а коллеги были на редкость милы и приветливы (по крайней мере, ему так казалось). Незаметно пробежали восемь рабочих часов плюс один обеденный, и Яков Михайлович вновь оказался в московской подземке. Он вбежал в вагон со скоростью голодного гепарда и снова победил. Ах, как же прекрасны эти двадцать пять минут подземного времени. В этот день Яков Михайлович родился второй раз. И с этого дня он думал только об этом. О своем «месте» в жизни. *** Он изучил все. Измерил вдоль и поперек станцию, где жил и ту, где работал. Кетц знал, где открывается любая дверь любого из вагонов поезда. Причем, если сначала все это воспроизводилось путем ориентиров, (это могли быть либо таблички и реклама на противоположной от платформы стене, либо гранитный рисунок на полу), то спустя некоторое время Яков Михайлович мог с закрытыми глазами встать в любой нужной ему точке. И это было только начало. Ему стало мало только двух станций, где он уже стал чувствовать себя хозяином, он хотел большего. Он изучал станцию за станцией, записывал, зарисовывал, иногда украдкой фотографировал. Квартира Кетца превратилась в достояние государства. Это был частный музей Московского метрополитена. Фотографии, схемы, рисунки, чертежи — вот что заменяло стенам обои. Стопки общих тетрадей возвышались на полу. Не один десяток часов провел Яков Михайлович, аккуратно внося в их пустые клеточки бесценную информацию. Все свободное, а иногда и служебное время Кетц проводил в метро. Он, словно собака, был способен отличить один состав от другого только по запаху. Номера вагонов запоминались с такой легкостью, словно это были номера телефонов обожаемых женщин. Хотя какие там женщины? Всю свою энергию Кетц направил в русло метрополитена. Даже его либидо мечтало только об этом. Только здесь Яков Михайлович чувствовал себя спокойно, а потому, стоило ему оказаться по ту сторону турникета, как весь он преображался. Не было теперь того маленького невзрачного толстячка. Нет, не было. Был владыка подземной жизни. Бог, если хотите. Да — Бог, в этом у Кетца сомнений не было. Спокойно, но в тоже время очень решительно шагал он по каменным клеткам. Ведь здесь был его мир, его владения. А, следовательно, и его законы. *** В тот день он прошел мимо меня с высоко поднятой головой. Задержал взгляд на каком-то мужчине, быстро достал из сумки тетрадочку, на корешке которой его фирменным почерком было выведено «Пассажиры», сделал какие-то пометки и вошел в вагон. В вагоне ни одного свободного места не было. Кетц сохранял полное хладнокровие. Он аккуратно прошел мимо сидящих пассажиров и остановился напротив девушки в красной спортивной куртке, уткнувшейся в какой-то глянцевый журнал. Вагон ритмично покачивался, изредка подмигивая своими лампами. А я внимательно следил за Кетцом. Истекали ровно три минуты сорок две секунды. Кажется, именно такое среднее время отмечено для этой станции в журнале Якова Михайловича. Итак, поезд снижает скорость, пассажиры, словно по команде слегка наклоняются по ходу движения, слышится скрежет тормозов и… Яков Михайлович делает один шаг вправо. Всего один шаг. Но… Но ничего не происходит. Как? Что-то не так? А, Яков Михайлович, в чем дело? Кетц выглядел растерянным, но всего лишь на несколько секунд. По каким-то совершенно непонятным причинам девушка в красной куртке осталась сидеть на своем месте, вернее, это она думает, что сидит на своем…э…месте. Что ж, Яков Михайлович, не все коту масленица. Я понимаю, вы удивлены, хотя удивляться нечему — девушка просто зачиталась любимым журналом. Да, бывает и такое. Но Яков Михайлович уже снова был начеку. Переместившись на противоположную сторону вагона, он занял позицию около лысого здоровяка в кожаном пиджаке. Начался отсчет. Девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один и… — Андрюха! Здоровяк, уже приподняв свой зад, вновь опустил его в объятья коричневого кожзаменителя и удивленно уставился перед собой. — Ну, ты чего? Не узнал, что ли? — сказал возникший перед ним высокого роста мужчина в кепке, ловко оттеснивший Кетца в сторону. — Юрка, ты? — с сомнением в голосе спросил толстяк. — Ну, а кто? Конечно я! Не, ну надо же, в метро, твою мать, встретиться. А ты что, выходить собирался? — Ага, мне на кольцо, — ответил толстяк. — Так быстрее. Но можно и по-другому, даже с одной пересадкой. Так что давай, Юрка, садись —рассказывай. И толстяк ловко передвинул свое могучее тело в сторону, откуда только что вспорхнула неучтенная Кетцом бабулька в потертом клетчатом пальтишке, и «Юрка» тут же плюхнулся на свободный кусочек. Яков Михайлович вновь оказался ни с чем. Он сильно покраснел, но тут же вновь взял себя в руки и перешел к следующему ряду сидений, недалеко от меня. Следующий вариант — парнишка лет двенадцати со скрипичным футляром и папкой для нот. Да, да, вон тот, что клюет носом. Две с половиной минуты — время пошло. Кетц навис над ребенком, как собака над куском мяса. Бьюсь об заклад, что при абсолютной тишине можно было бы услышать его тихое рычание. …итак, четыре, три, два, один… Что такое? Что происходит? Двери распахнулись, а… Ничего не происходит. Этот маленький Паганини, как клевал, так и продолжает клевать носом, да еще и причмокивает при этом. По лицу Кетца пошли багровые пятна. Было видно, что он одновременно и взбешен, и напуган. Он громко переспросил, какая сейчас остановка, при чем умышленно использовал в вопросе название станции, но ничего не произошло. Будущий «Спиваков» продолжал смотреть сны, и даже гул оживленной станции не мог ему помешать. Яков Михайлович почувствовал себя плохо. С ним в первый раз происходило что-то подобное, уж мне ли не знать. В его голове роем носились мысли, какие-то дополнительные варианты, которые никак не могли сформировать конкретную картину. Им что-то мешало. Нечто непонятное зародилось где-то внизу живота и теперь поднималось все выше и выше. Это был страх. Кетц испугался, ужасно испугался, что сегодня этого не случится, этого не произойдет. Как могло так получиться? Весь все было просчитано до мелочей! Он знал весь этот вагон, как свои пять пальцев. Здесь практически одни завсегдатаи, которые сидят на своих привычных местах и просто выбрасывают из памяти все эти ненужные образы, лишь только их ноги коснуться гранита по ту сторону вагона. Но только не он. Он знает каждого, знает всю их подземную жизнь от и до, и то, что происходит сегодня, не укладывается ни в одну из Кетцовских схем. Да, бывали провалы, но не такие глобальные и не так часто. Он надеялся, что все-таки есть еще шанс, пусть малюсенький, но есть. Засунув под язык таблетку нитроглицерина Яков Михайлович перешел к следующей цели. Но и там его постигла неудача, женщине лет тридцати пяти, в черном брючном костюме, вдруг внезапно стало плохо, она зажала рот рукой и решила, что подниматься сейчас с места- не самая лучшая идея. «С чего это вдруг? Может, я беременна?» — подумала она и, опустив руку на живот, слегка улыбнулась. — А вы разве сейчас не выходите? — не выдержал Яков Михайлович. Женщина удивленно уставилась на него, но ничего не ответила. Кетц был вне себя. Тихо мыча, он двинулся вдоль вагона. В его голове все перемешалось. Вся его совершенная система рухнула в одночасье. И воцарился хаос. Стоило поезду остановиться, как Яков Михайлович тут же начинал озираться вокруг. Пассажиры уже стали поглядывать на этого странного толстячка, который выглядел так, словно ожидает какого-то нападения на себя, но пока еще не понял, с какой стороны. Он уже был практически рядом со мной, когда вдруг за моей спиной резко встал мужчина с черным кейсом и букетом цветов и выскочил за секунду до закрытия дверей. Хлоп. И он уже был вне вагона, растеряно озираясь вокруг. Поезд двинулся, а мужчина остался стоять на платформе, разводя руками. Итак, путь к спасению был найден. Пять шагов отделяло Якова Михайловича от этого «оазиса» посреди мертвой пустыни. Раз. Кетц сделал шаг вперед и осмотрелся. Все спокойно, все заняты своим делом. Два. Еще один шаг. И снова никакой опасности. Три. И в глазах Якова Михайловича загорается надежда. Тяжело дыша, он в последний раз оглядывается и решается сделать выпад. Четыре. Пя… Кетц замер, удивленно озираясь. А потом рухнул на грязный пол вагона. Люди от неожиданности отскочили в стороны, а, поняв, что произошло, ринулись обратно. Они склонились над Кетцом. Каждый хотел что-нибудь сделать. Кто-то тряс, кто-то засовывал за щеку валидол, кто-то просто сочувственно охал и причитал. А один седой мужичок даже принялся делать непрямой массаж сердца. Я посмотрел вокруг. Всюду были свободные места. И они продолжали появляться. Люди вставали, иначе они не могли. Эпилог Зачем я тогда это сделал? Думаю, что могу предложить лишь два варианта. Первый. Я ненавидел его. Так же, как ненавидел себя. Мы оба променяли тот мир на этот. Второй. Я Бог этого мира. Это мой мир. И несмотря ни на что, мне никто здесь не нужен. Думаю, второй вариант ближе к правде, ведь даже обладая чашей нечистот, зачастую мы не хотим ни с кем ей делиться. Но надеюсь, причина ни в этом. Все равно в чем, но не в этом. P.S. Моя мать до сих пор так и не появилась. КОНЕЦ |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Кирилл Сафонов | нравится 0 Дата: 13:05:2011 |