Ветер рвал облака. Захлёбываясь нагонной волной, Нева в остервенении пыталась сокрушить гранитный парапет набережной. Серое питерское небо, будто сквозь сито, поливало город ледяной жижей.
Несмотря на непогоду, вторые сутки продолжался митинг на Дворцовой. Цепь продрогших мальчишек-полицейских в касках и с дюралевыми щитами стояла живым барьером между непримиримыми колоннами митингующих. Толпа гудела и волновалась, словно готовая выйти из берегов Нева. Над половиной площади колыхались синие знамёна единороссов, другая половина пестрела всеми оттенками цветового спектра: красным, оранжевым, зелёным, белым, чёрным...
«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», - загибая пальцы, проговорил про себя старик в напитавшемся влагой брезентовом дождевике поверх поношенного серого демисезонного пальто, потерявшем цвет и форму кроличьем треухе и китайских дутых сапогах-снегоступах. Слов в присказке и пальцев на руках не хватило... Старик прикрыл глаза и сквозь намокшие ресницы взглянул на площадь. Всё стало неживым: серая брусчатка, серый Зимний дворец, серый ангел на вершине колонны, серые знамёна, серые лица...
Стараясь перекричать друг друга, плевались ораторы резкими словами в толпу, и та, насыщаясь яростью упивавшихся собственным красноречием лидеров, грозно ворчала и колыхалась. Иногда отдельные выкрики митингующих сливались, и тогда можно было различить скандируемое тысячами глоток:
«Сдай ман-дат, сдай ман-дат!»
с одной стороны, и
«Пу-тин, Пу-тин!..»
- с противоположной.
В прилегающих к площади переулках теснились автобусы с полицейским резервом и пожарные машины.
Старик потряс головой, будто просыпаясь, и бросился к заслону. Он тихим голосом стал упрашивать молодого, смертельно уставшего офицера с каменным лицом:
- Сынок... на минутку, я только поздравлю соотечественников с наступающим Новым годом и сразу – назад...
- Не положено, площадь переполнена, задавят тебя, дед, - старлей смотрел в сторону.
- Сынок, я издалека... с Вологодчины.
Из-за пазухи старика, раздвинув его бороду, выглянула белая-белая, будто только что выпавший снег, кошка с бежевым носом и изумрудными глазами. Она потёрлась треугольной мордочкой о заросшую седым волосом щеку хозяина и потянулась к его уху...
Старик высвободил плечи от лямок и аккуратно поставил на асфальт намокший рюкзак.
- У тебя есть дети, сынок? – спросил он полицейского.
- Дочь Наташка... в сентябре пять исполнилось, - старлею не удалось сдержать преобразившую его лицо улыбку.
Старик покопался в рюкзаке и протянул офицеру ёлочную игрушку – прозрачную снежинку с петелькой на одном из лучей. Кошка тронула её лапой, снежинка качнулась, и, будто оживая, заискрилась, наполнилась светом... И только середина игрушки осталась тусклой...
Офицер, как завороженный, протянул руку к подарку. Хрупкая снежинка на его могучей ладони казалась настоящей, вот-вот растает.
-Только осторожно, отец, - разрешил он, продолжая разглядывать подарок.
Настоящая лесная ёлка, самая главная в Питере, возвышалась на оси оцепления, разделяющего митингующих. Нарядная, увитая мишурой и разноцветными гирляндами, она гордо устремилась всеми своими иголками в серое небо. Если подойти поближе и взглянуть снизу, увидишь, что ель ничуть не ниже Александрийской колонны. Но никто и не думал смотреть на ёлку. Люди забыли о том, что со дня на день наступит самый любимый в народе праздник. Люди сошли с ума... Они не слышали ни шагов приближающегося Нового года, ни друг друга... Их сердца переполняла ярость...
Старик постоял у ёлки... Придерживая рукой капюшон, посмотрел на вершину и, видимо, удовлетворённый увиденным, стал развешивать на нижних ветвях извлекаемые из рюкзака игрушки. Белая кошка, мерцая зеленью глаз, трогала снежинки мягкой лапой, и они сразу оживали. Их лучи начинали сверкать в свете фонарей. Но сами снежинки были серыми.
- С наступающим Новым годом! – неожиданно громким голосом сказал старик, и толпа митингующих, словно усмирённая дамбой река, замерла...
- Всё будет хорошо! - продолжил старик, вешая очередную игрушку, и люди, минуту назад готовые растерзать политических противников, успокаивались...
- Счастья в новом году! - произнёс старик, кошка качнула снежинку – из толпы раздался робкий девичий смех...
Бабушка из рядов оппозиции правительству протянула веснушчатому мальчишке-полицейскому дымящуюся крышку термоса...
Юноша-единоросс состроил рожицу черноглазой девчушке из противостоящей шеренги, и та прыснула в ладонь...
- Здоровья, счастья и мирного неба над головой! – проговорил старик, вешая последнюю игрушку.
Теперь уже все снежинки искрились светом, и только в середине каждой пульсировало тёмное пятнышко. Совсем крошечное, его можно было легко стереть детским смехом или скупой мужской улыбкой. Но оно могло и разрастись, наполнить снежинку серым, неживым.
Так или этак?..
Толпа вздохнула: «Так!» и, смешавшись, окружила ёлку, удивлённо её рассматривая. Будто спросонья.
- Мы здесь больше не нужны, - шепнул старик кошке.
Он подхватил пустой рюкзак и стал потихоньку протискиваться сквозь толпу к арке Главного Штаба. За спиной взревели динамики. Тысячи петербуржцев, прижав правую руку к сердцу, слушали Гимн России. Гимн великой стране, пережившей все невзгоды.
Ветер стих. В свете прожекторов пушистыми хлопьями падал снег.
- У тебя светлая голова, Снегурка, - поправляя под шарфом бороду, улыбнулся старик. Кошка довольно муркнула. - Никто нас не узнал... Этот плащ, треух, снегоступы, рюкзак вместо традиционного мешка с подарками. Хорошо, что все хоть на часок стали одной семьёй как бы сами по себе, без помощи Деда Мороза. Кто знает, может, им понравится, и люди захотят быть вместе всегда?.. А нет, так мы к следующему Новому году ещё что-нибудь придумаем. С утра – в Москву.
|