Лего для сильных мальчиков
|
Симптомы у всех были одинаковые. Лев Самойлович - психоневролог городской Сочинской поликлиники – уже второй месяц слушал истории пациентов, разнящиеся по сюжету, но одинаковые по сути. И с каждым днём седовласый профессор, прослуживший психиатрии почти сорок лет, всё больше убеждался – это не случайность и не совпадение. Это, как ни странно звучит, эпидемия. Причём источник, вызывающий нервные расстройства, вероятнее всего один. "Либо их много, но они однотипные", - предположил Лев Самойлович. - Так с какого времени вы стали понимать, что утратили интерес к жизни? - Чего утратил? – переспросил сонный мужичок в мятой рубахе. Доктор поправил на переносице очки в тонкой золотой оправе и, перевернув страницу, вписал что-то в медицинскую карту. - Интерес к жизни, – спокойно повторил доктор и впервые внимательно посмотрел на пациента. - Пал Палыч, вы сказали, что вам стало тоскливо. Когда это произошло? Невзрачный и бесцветный Пал Палыч даже не шевельнулся. Лев Самойлович успел рассмотреть синюшность под глазами пациента, отметил давно немытые и нестриженые волосы и лёгкое тремоло, перебиравшее пальцы. Он даже сделал пометки в карточке, когда Пал Палыч всё же ответил: - С марта, вроде, сплохело. Или с апреля. Не помню. Оно мне не мешает. Жена сказала – с нами что-то неладное. Сказала, в поликлинику надо. Линялый пациент замолчал, и Льву Самойловичу показалось, что на сей раз окончательно. Он уже выписал рецепт и приготовился объяснять схему приёма пилюль, когда Пал Палыч как ни в чём не бывало продолжил: - Зачем в поликлинику? Оно мне не мешает. Только крутит всего. Вертит. И... страшно как-то. Месяц назад Лев Самойлович пришёл в замешательство, когда в его кабинет стали массово обращаться люди с признаками абстинентного синдрома. Причём это была не только молодёжь, но и люди среднего возраста - зачастую вполне состоявшиеся и успешные - те, кто явно не относился к категории алкоголиков или наркоманов. "Странно, - размышлял седовласый Лев Самойлович тогда, в начале весны. - Раньше ко мне всё больше взбалмошные псевдосуицидные барышни да скучающие бизнес-жёны заглядывали. А нынче… За двадцать лет в кабинете столько мужиков не было, сколько за этот апрель. Впрочем, что это я? Женщин за весну принял тоже сверх всякой нормы. Но даже не количество удивляет, хотя надо будет поговорить с заведующей о премии. "Качество" пациентов изменилось. - Доктор... Лев Самойлович вздрогнул. Погрузившись в мысли о невиданном наплыве сложных пациентов, он уже успел забыть о мужичке в стоптанных башмаках. - Сдаётся мне - просто ленюсь. Утром проснусь, а вставать не хочу. Лежу... лежу... Пал Палыч смотрел мутноватыми глазами поверх доктора и нудел на одной ноте: - Вы, доктор, лучше жену мою спросите. Она тоже к вам записалась. Елена Сергеевна. Дворник. В коридоре сидит. "Вот! Явно же что-то не так! Дворники, электрики, менеджеры, профессура… Что происходит? Повальная эпидемия неврастении? Тайные наркоманы? На дворе весна: цветы цветут, солнце светит. А их чем дальше - тем больше". Додумать Льву Самойловичу помешала заведующая. - Вот, дорогой мой! Полюбуйтесь! И бросив на стол тощую папку, застучала каблучками, покидая кабинет так же стремительно, как вошла. - Ещё один суицидник! - крикнула она уже из коридора. Седой врач нехотя встал, прикрыл дверь и вернулся к столу. Он протянул руку к папке. - Прыгнул? – равнодушно спросил Пал Палыч, на которого доктор не обращал вниманию. - Почему прыгнул? Стоя с папкой в руках, Лев Самойлович её так и не открыл. Он вгляделся в бледно-голубые безжизненные глаза Пал Палыча и переспросил: - Пал Палыч, почему вы решили, что прыгнул? - Ружьё не у каждого есть. Яд – его ещё достать надо. Уксус – ненадёжно. Проще всего прыгнуть. - Вы правы... вы правы... Доктор сел и принялся задумчиво растирать виски. - Но я бы предпочёл препараты. В этом плане нам - медикам - конечно, легче. Тут ведь всё дело в дозировке. Вот скажем тизер... Лев Самойлович запнулся, поднял на Пал Палыча воспалённые глаза и прошептал: - Боже… Что я несу?! 2. Звонок застал Карла Клёдена на крыльце фирмы "Бернарими", когда он закрывал зонт. - Эти русские… - закричал в трубку компаньон и давнишний друг Карла. - Они... Ты не поверишь! Они... Они... Карл! Ты слышишь меня? Карл! Ты где? Ты меня слышишь? Что ты молчишь? - Себастьян, успокойся. Давай не по телефону. Я буду у себя буквально через три минуты. Жду в кабинете. Апартаменты президента германской фирмы по селекции и выращиванию редких сортов роз занимали весь третий этаж. Ничего вычурного – строгий дизайн, дорогая, но минималистическая обстановка. Оживляли интерьер лишь полтора десятка коллекционных старинных фотографий, к коим Карл питал большую слабость, да обрамлённое в инкрустированную раму изображение государственного российского знака Поставщика Высочайшего Двора и Великокняжеских Дворов. Знак размещался сразу за президентским креслом, напоминая посетителям о величии "Бернарими". Впрочем, Карл Клёден - потомок именитых немецких цветоводов - и сейчас не спешил уступать первенство в селекции кому бы то ни было: ни Израилю, ни Кении, ни Голландии. Не зря же шесть лет назад русские пришли именно к нему. Вспомнив о первой Берлинской встрече с русскими, Карл поморщился. "Откуда у них такая уверенность, что деньги решают всё?! Впрочем, может, русские и правы. Я ведь не отказался в две тысячи восьмом от их заманчивого предложения, хотя и не был уверен, что из этой затеи что-то получится. Розы, цветущие при минусовых температурах - тогда это казалось абсурдом. Тогда. Не сейчас". Цветы Карл любил ещё больше, чем фотографии. Впрочем, деньги тоже. И когда от русских, выигравших право на проведение зимней олимпиады, поступило столь неожиданное предложение, Карл, как любой здравомыслящий бизнесмен, не смог отказаться. И закрутилось. Репортажи из лабораторий, фото из оранжерей, встречи с представителями СМИ. Русские требовали, чтобы специалисты "Бернарими" участвовали в ток-шоу, прямых эфирах, давали интервью ведущим российским и мировым каналам, проводили брифинги. Причём именно "Бернарими", а не Сочинская селекционная станция, с которой предстояло сотрудничать фирме, и к которой после олимпиады переходили все права на новый сорт уникальной кустовой розы, должна была сиять в лучах софитов. Карла удивляла такая шумиха - он не понимал русских. Но престиж фирмы уже несколько десятилетий целиком занимал ум закоренелого холостяка и фанатичного селекционера Карла Клёдена. И ради него Карл был готов на всё. "Подумать только - шесть лет прошло! - размышлял он после судьбоносной встречи с русскими, пристраивая мокрый зонт в подставку. - В две тысячи восьмом я и предположить не мог, что всё так удачно сложится". Карл даже не представлял, насколько он ошибался. Дверь кабинета распахнулась, и грузный Себастьян, пыхтя и наполняя пространство едва уловимыми цветочными ароматами, смешанными с запахом большого тела, плюхнулся в кресло. - Карл! Прочти! Сейчас же. И газета заскользила по глянцевой поверхности стола. 3. Тренер переминался с ноги на ногу. Пора было уходить, а он так и не решился поговорить с матерью своей воспитанницы. Бывшей воспитанницы. - Примите наши соболезнования. Биатлонисты Норвегии потеряли настоящую звезду. Мы… То есть, я... В это невозможно поверить! Такого просто не могло произойти! Я ещё помню счастливые глаза Алвы, когда она стояла на пьедестале. Необъяснимо. Алва так ждала этой Олимпиады, так готовилась! Простите, я не знаю, что говорят в таких случаях. - Спасибо за участие. Мать даже не подняла глаз от портрета в рамке с углом, перечёркнутым траурной лентой. - И за медаль… тоже спасибо. Знаете... Алва первые дни после возвращения из России с ней не расставалась. Вообще. Даже когда спала – клала под подушку. А потом… всё началось. Женщина опять заплакала. Родственники засуетились с мензурками и каплями, и тренер, воспользовавшись замешательством, выскользнул из наполненного горем дома. О том, что у олимпийской чемпионки последнее время якобы появились проблемы с сердцем, Норвежские газеты написали уже после её гибели. - Но это неправда! – кипятился тренер на заседании спорткомитета спустя пару недель после похорон. Так и не оправившийся после гибели своей любимицы, он пытаясь защитить хотя бы её память. - Алва была совершенно здорова! Это олимпиада! Тесты, пробы, анализы. Посмотрите кардиограммы. Вы сами должны понимать абсурдность того, что пытаетесь выдать за правду! Но решение принималось на самом высшем уровне, и чиновникам от спорта оставалось лишь озвучить его: - И тем не менее, причина смерти - сердечный приступ. -Ну, почему?! - не унимался тренер. - Да потому что после триумфа на Сочинской олимпиаде нам не нужны разговоры о суициде чемпионки! - закричал председатель спорткомитета. - Вы что хотите?! Чтобы весь мир шептался: звезда биатлона и гордость Норвегии Алва впала в депрессию и покончила жизнь самоубийством?! Поверьте, и в ваших интересах тоже сохранить всё в тайне. Но скрыть факт суицида не получилось: в мировых СМИ то тут, то там стали появляться статьи о самоубийствах спортсменов-олимпийцев, в числе которых оказалась и заметка об Алве. А двумя неделями позже, уже в Канаде, случилось то, что заставило весь мир заговорить о "побочном эффекте Олимпиады". *** 4. Татьяна Семёновна дрожала как осиновый лист. Сегодня ей предстояло отчитываться за лабораторные опыты и первые результаты не перед директором селекционной станции - давнишним другом семьи и многолетним её наставником, и даже не перед краевой комиссией. На встречу в Сочинскую мэрию её вызывали "люди оттуда". С москвичами из "конторы" ей уже приходилось встречаться. Даже аббревиатура этой организации Татьяну Семёновну - внучку репрессированного деда - пугала до обморочного состояния. А потому с первой встречи она предпочла называть эту страшную и таинственную организацию нейтральным словом контора. В том, что "контора" всесильная и действительно "страшна", ведущий генетик Сочинской селекционной станции Татьяна Семёновна Реутова убедилась уже "на первом свидании" - так она про себя называла встречу, случившейся год назад. Из-за невероятного волнения обстоятельства беседы с людьми в штатском она вспоминала теперь с большим трудом. "А ведь всего год прошёл", - с удивлением обнаружила Татьяна Семёновна. Вспомнив жизнь до встречи с людьми из конторы, немолодая женщина блаженно улыбнулась. "Боже, всё бы отдала, чтобы этой встречи не было. Никаких подписок о неразглашении, никаких обязательств, никаких угрызений совести. Оказывается, это и было счастье. Просто жить. Жаль, что поняла это только сейчас. Ненавижу проект, ненавижу чёртову контору, ненавижу розы! Боже, неужели даже их?!" - Мам! Ма-ма! Вырванная из воспоминаний, Татьяна Семёновна вздрогнула и не сразу поняла, где она. - Мам, а ты на встречу на автобусе поедешь, или за тобой Никанорыч заедет? Наташа, вымахавшая уже выше матери, вертелась перед зеркалом. - Сказали, машину пришлют. Ой… ты опять за своё?! Наташ, ты почему интересуешься? Тебя в классе уже кто-то спрашивал про мою работу? Отвечай! Да перестань ты вертеться! Голова кругом. Ты хоть ничего не наболтала там – в школе? - Мам, ну, хватит уже! Тоже мне, конспиратор. Кому-то нужно интересоваться новым сортом роз! Не дёргайся! У девятиклассников есть дела и поважнее, чем тырить тайны ГМО. Мам, а машина, на которой вас с Никанорычем "на ковёр" повезут, будет с московскими номерами? А ковёр в мэрии? Или ты вообще ничего не знаешь? - Наташа! Прекрати немедленно! Полноватая Татьяна Семёновна схватила дочь за руку и резко развернула к себе. Но встретившись взглядами, она прочла в зелёных глазах дочери такое искреннее недоумение, что немного успокоилась. И, отпустив Наташину руку, уже без истерики попросила: - Дочь! Давай договоримся, что больше не будем говорить о моей работе. Вообще. По крайней мере, пока станция не закончит работу над проектом. - Хорошо. Это получается ещё два года? Согласна. Только о чём мы будем с тобой разговаривать эти два года до олимпиады? Предупреждаю: моих одноклассников я с тобой обсуждать не собираюсь, - с издёвкой заявила Наташа. И пока Татьяна Семёновна соображала, как урезонить дочь, Наталья с трудом втиснула босые ноги в материны новые туфли. - Зря ты лодочки купила, - заявила она, прохаживаясь перед зеркалом взад вперёд. - Полторы тысячи выкинула на ветер. Мне узки. А "на ковёр" к этим лучше ехать в старых. Если им твои розы и не понравятся - то бедную и невзрачную тебя, может, и пожалеют. А красивую и в дорогих туфлях - точно посадят. И Наташа громко и задиристо расхохоталась. - Боже! - взмолилась Татьяна Семёновна. - Дочь! Что ты несёшь?! - Да ладно, ладно, - чуть успокоившись, сказала Наташа и вытерла слёзы. - Я же шучу. Ты что, шуток не понимаешь? Она стянула с ног прилипшие туфли и, приподнявшись на носках, снова завертелась перед зеркалом. - А мне нравится, чтобы каблук был очень высокий. Очень-очень! Очень-очень-очень! Мам, а, правда, что после олимпиады вам премию огромную выплатят? Ну, если эти чёртовы розы действительно не дубанутся и в феврале зацветут? - Господи! - взмолилась Татьяна Семёновна. - За что мне всё это?! Ты можешь помолчать?! Видишь, я уже на грани?! И отвернувшись к окну, она громко заплакала. - Мамуля, - поняв, что переборщила, Наташа подошла и обняла мать за плечи. - Ну, мамулечка! Ну, миленькая, ну, не переживай ты так. До олимпиады ещё два года, а ты со своей новой розой за год уже до ручки дошла. - Дочь, ты не понимаешь! От этого зависит... - Премия? Так шут с ней - с премией! Проживём. - Дурочка. Татьяна Семёновна посмотрела на совсем ещё детскую физиономию дочери и неожиданно для себя погладила Наташку по голове. - Какая ты ещё дурочка. Ростом вымахнула, а в голове... Если бы премия. От этого сорта наша с тобой жизнь зависит. Татьяна Семёновна посмотрела мимо дочери и опять помрачнела. - И не только наша, - добавила она, с трудом выговаривая слова. Слёзы вновь покатились по её щекам, но выпорхнувшая из комнаты Наташка их уже не увидела. 5. В шесть утра его разбудил невыключенный с вечера будильник на мобильном телефоне. Лев Самойлович дёрнулся было встать, но вспомнил, что на работу не надо. Психоневролог Сочинской поликлиники - человек, одержимый профессией и всегда занятой сверх меры - уже битый час лежал в кровати и глядел в потолок. В осиротевшей после смерти жены квартире было тихо, чисто и неуютно. Этот больничный был первым в жизни Льва Самойловича, и что делать дальше доктор не знал. "Целую неделю не пнадо выслушивать все эти "не хочу жить", "нечего ждать", "не вижу смысла", - думал он. - Какое счастье! И на черта в юности понесло меня в психиатрию?!" Сбежавший на больничный доктор перевернулся на другой бок и зарылся головой в подушки. - Спать! - скомандовал он себе. - И неделю о работе ни-ни! Я отдыхаю. Я спокоен. Я счастлив. Но сколько Лев Самойлович не уговаривал себя - ощущение счастья не наступало. Более того - он даже обрадоваться, как следует, не смог, хоть и пытался с помощью техник и просто, руководствуясь жизненным опытом, вызвать подзабытое за последние месяцы чувство лёгкости и душевного подъёма. "Ну, и ладно. Значит, и, правда, дошёл до ручки. Зато не симулянт, как думалось ещё вчера", - утешил себя Лев Самойлович. Днём раньше в середине рабочего дня, пряча за спиной лист заявления, он нагрянул к заведующей. Подменявшая неведомо куда сгинувшего психиатра, усталая женщина в белом халате спросила: - Что это? - Заявление, - смущаясь, ответил Лев Самойлович. - На отпуск. Надо выспаться. Да и вообще - чувствую себя не очень. - Тогда лучше на больничный. Но лишь на неделю. А потом меня подмените: тоже больше не могу. Ракитина нашего так и не могут найти, знаете? Жена волнуется – звонит мне пять раз на дню: боится, что повесился где-нибудь. Психиатр и повесился. Смешно... Заведующая, вымотанная невиданным количеством пациентов, пристально посмотрела на Льва Самойловича. - Да. На больничный, батенька. И... знаете что? Идите-ка домой прямо сейчас. Мы тут как-нибудь справимся. Лев Самойлович повернулся и уже побрёл к двери, когда заведующая неожиданно спросила: - А вы тоже заметили, что Ракитин последнее время сам не свой ходил? Кстати, Лев Самойлович, раз уж зашли, проконсультируйте, как специалист старой школы. На меня последнее время такая апатия навалилась. Ладно: вам, как врачу, честно скажу - не навалилась... раздавила. Знаете, точно каток асфальтоукладочный проехал. Всё размозжил, ничего не оставил: ни желаний, ни надежд, ни радости... - Да-да... Ни надежд, ни радости... Договорить заведующей не удалось: медленно, точно сомнамбула, аккуратно, точно на льду, переставляя ноги, Лев Самойлович вышел из кабинета. Он вдруг окончательно понял, что больше не хочет – да что там - не может слушать про жизнь, лишённую всякого смысла. Будильник зазвонил второй раз. - Фу, ты! – ругнулся доктор и, прислушиваясь к ощущениям, неспешно встал с кровати. – Я свободен. Я счастлив, - на всякий случай напомнил он себе. - Всё будет хорошо. Лев Самойлович всегда верил, что может помочь пациентам, и помогал. Но вчера старый доктор поймал себя на том, что вместо врачевания и увещеваний, в ответ на жалобы пациентов лишь утвердительно кивает и приговаривает: "Я вас понимаю! Да-да. Всё именно так. Я знаю, о чём вы говорите. Мне всё это знакомо". - Я на больничном, - вслух напомнил себе Лев Самойлович, облачаясь в махровый полосатый халат и закидывая кровать покрывалом. - И сегодня я не буду думать о пациентах. Через два часа, перепробовав кофе, чтение, пасьянс и даже пригубив виски, Лев Самойлович понял, что дома ему тоже плохо. Точнее, невыносимо. - Гулять. Надо гулять, - сказал он унылому отражению в зеркале и поплёлся одеваться. "Буду гулять долго, до усталости, - думал доктор, спускаясь по лестнице, а не лифтом. - Чтобы потом с аппетитом покушать, выпить чая с малиной и уснуть. А хорошо бы проспать, как в юности, блаженно и безмятежно часов так десять, а то и все двенадцать". Но выйдя на улицу, Лев Самойлович почувствовал, что идея гулять долго и с удовольствием быстро потеряла свою прелесть. "Странный май выдался. Мрачный какой-то. Вроде и солнце, и зелень, а улицы точно патиной подёрнулись. Весь город словно полинял. Или это постпраздничный синдром после Олимпиады?! Да нет, не может быть. Хотя как раз таким образом было бы легче объяснить небывалое количество суицидников". Размышляя, Лев Самойлович не пзаметил, как оказался неподалёку от ботанического сада. Там он и увидел знакомую скамейку. Он даже удивился - настолько нестерпимо ему захотелось устроиться на ней с газеткой - как в недавнем феврале, когда развалившись, сквозь полудрёму, он наблюдал за спешащими людьми и с наслаждением вдыхал аромат цветов. Что-то сладко и томительно шевельнулось в душе. "Ну, вот и первое желание,- подумал доктор и, щурясь на солнце, присел на краешек приглянувшейся зимой скамьи. – Уже прогресс. Идём на поправку". Лев Самойлович торопливо прикрыл глаза и попытался вспомнить те ощущения, что на минуту так взбудоражили память. "В феврале, сидя на этой скамейке, я переживал что-то очень приятное. Очень-очень приятное. Надо только вспомнить, что так порадовало - и всё повторится. Скамья, детский смех… Нет. Детей не было. А что же такое было?" Как опытный иллюзионист, Лев Самойлович принялся вытягивать из памяти картинки того дня: вот он прислушивается к многоязычному и многоголосому говору прохожих. Люди почему-то не запомнились, только голоса - молодые, звонкие. А вот он любуется цветущим розовым кустом рядом со скамейкой. Цветы очень красивы. Прежде таких роз видеть не приходилось. Но это не главное. А что? Что главное?" Лев Самойлович блуждал по лабиринтам памяти, пытаясь выудить то, что так его поразило февральским днём. "Аромат! - вспомнил доктор и облегчённо выдохнул. - Они источали такой аромат, что хотелось сидеть здесь долго-долго! Целую вечность. И так на душе было радостно! Так хотелось жить, хотеть всего и сразу! Даже влюбиться захотелось". Лев Самойлович вдруг застыдился перед умершей год назад женой непозволительных для его возраста мыслей и открыл глаза. Картинка вокруг не порадовала. Доктор разочарованно поморщился и, по-стариковски покряхтев, снова прикрыл глаза. "А ещё рядом с кустом была табличка, - вспомнил Лев Самойлович. - Таких на газонах и клумбах в феврале появилось великое множество. И диковинное название сорта над мелким текстом сверху. Красиво так, росчерком - Эйри". Лев Самойлович вспомнил, как выведенные и завезённые из Германии специально к Олимпиаде, эти розы неожиданно для всех, а особенно для сочинцев, зацвели посреди февраля. Во всём городе! Тысячами! Одновременно! Зимой! "Боже, как было замечательно, когда они цвели! Не то, что сейчас. А ведь прежде я май любил больше других месяцев". Лев Самойлович потряс головой, прогоняя навалившуюся вместе с воспоминаниями дрёму. Он встал и поискал глазами знакомый куст. Рядом со скамейкой его не оказалось. "Наверное, это не та скамейка", - решил доктор и медленно двинулся вдоль дорожки. "А всё же молодцы немцы, сумевшие вывести розы, которые цветут даже при критической температуре, - подумал Лев Самойлович, переходя от одной скамейки к другой. - Надо найти табличку и почитать данные. И веточку отщипнуть, как делала жена - вдруг приживётся?" Но ни кустов, ни табличек рядом не оказалось. Не рядом тоже. Их не оказалось нигде. 6. Карл Клёден в сотый раз перепроверял записи. Ведущие селекционеры и простые служащие фирмы "Бернарими" сменяли друг друга, оставляя в кабинете президента всё новые и новые папки с документами. И постепенно лабораторные отчёты, каталоги, графики и результаты тестов заняли большой письменный стол и часть дивана. Карл Клёден поискал глазами куда сесть, но, задумавшись, так и остался стоять у окна. - Себастьян, что у тебя? - спросил он, отстукивая костяшками пальцев рваный ритм по подоконнику. Друг и компаньон был мрачен, как никогда. Он уже битый час неотрывно следил за экраном монитора с динамично меняющимися столбиками цифр и сопроводительными текстами. - Ничего. Мне вообще не понятно, что я должен увидеть. Карл, объясни, в конце концов, что мы ищем? Если ты настаиваешь - проведём ещё серию тестов, подтянем независимых экспертов. Но… Карл, поверь мне - это дело их рук! Это русские - точно тебе говорю! Не знаю, что они там натворили, но наши розы тут ни при чём. Дослушав гневный монолог Себастьяна, Карл всё же оставил в покое подоконник. Не обращая внимания на нелестные реплики друга в адрес русских, он точно в замедленном кино прошёл в дальний угол просторного кабинета и сел на диван. Несколько папок съехали на пол и листы веером легли на паркете. В другие времена аккуратист Карл Клёден возникшей дисгармонии не смог бы вынести и секунды. Но не сейчас. - В открытую они нас не обвиняют, - глядя в пространство, сказал президент "Бернарими". - Да и не смогли бы: в любом суде таможенные документы подтвердят, что розы прошли все тесты и не могли нести опасности. - Шесть лет труда! - сокрушённо произнёс Себастьян. Он не выдержал и выскочил из-за стола. - Шесть лет! Карл, шесть! - бормотал несчастный толстяк, бегая по кабинету и то тут, то там натыкаясь на мебель. - Потрясающий новый сорт, о котором мы даже мечтать не смели! Эйри это... это прорыв! Величайшее достижение генной инженерии! Это след в молекулярной биологии, который должен был увековечить наши имена! И такой финал! - Себастьян, не заставляй меня тратить силы на утешения, вряд ли они тебе помогут, - сказал Карл не очень уверенно и поднялся с дивана. - Поверь, я сам в шоке. И потом, ещё ничего не ясно, Одно могу утверждать - здесь что-то не так. Карл направился к компьютеру, из-за чего Себастьяну пришлось отодвинуться к стене. - Понимаешь, - продолжил Карл уже за столом. - Такой побочный эффект был бы выявлен уже на стадии тестирования. Но я перепроверил все результаты: на токсичность, аллергенность, мутагенность - они все отрицательные. Но, согласись, столь серьёзный побочный эффект не мог остаться незамеченным. Карл чуть успокоился и даже попытался вернуться к изучению папок на столе. Он открыл одну, но тут же захлопнул и продолжил ещё более эмоционально: - Да! Вся партия зацвела уже в Сочи - в грунте у русских. Но ведь у нас был не один год, чтобы отследить не только устойчивость трансгенных клеток и искусственную экспрессию, но и генетические трансформации. Где мы допустили ошибку? - Не может аромат Эйри вызывать у людей состояние абстинентного синдрома, - пытаясь убедить то ли себя, то ли Карла сказал Себастьян. - Не может, что бы ни говорили русские! Ни при каких обстоятельствах! Даже если допустить мутацию из-за незначительной разницы температур и влажности. - Мутацию... - повторил Карл машинально. - Что же всё-таки произошло? Русские пытаются разобраться. Они занервничали, и я их понимаю. - Ещё бы не занервничали! - недобро усмехнулся Себастьян. - Ситуация с каждым днём всё больше выходит из-под контроля: то тут, то там проскакивают заметки о "побочном эффекте" Олимпиады. Себастьян направился к бару. - Позволишь? - спросил он у Карла. И, дождавшись кивка, достал оттуда неполную бутылку коньяка. - Карл, ты можешь сколько угодно выгораживать русских, но это они что-то прошляпили. У них произошло что-то такое, за что вину они хотят свалить на нас. Карл не ответил. Погружённый в размышления, он, похоже, впал в ступор. Себастьян, всё это время стоявший с бутылкой в руках, наконец плеснул немного коньяка в бокал и выпил. - Полмиллиарда евро! - сказал он, возвращая бокал на стол, а бутылку в бар, и сокрушённо покачал головой. - Нет. Ты как хочешь, Карл, а я утверждал и утверждаю: не могли наши розы вызвать приступы сумасшествия и стремление к суициду! Даже с искусственно синтезированным геном и интродуцированные в непривычную окружающую среду - не могли! - Да-да.. В непривычную среду... В непривычную... - Карл на секунду оживился и принялся что-то искать в компьютере. - Себастьян, а если дело не в искусственном гене? Вероятность мутации в открытом плюс непривычном грунте минимальна, но полностью её исключать тоже нельзя. Что, если наша роза... - Ты хочешь взять ответственность на себя? Ты хоть отдаёшь себе отчёт, насколько это серьёзно?! - спросил Себастьян, удивлённо глядя на друга. Он на мгновение замешкался, пытаясь понять, что замыслил Карл, а затем, неожиданно резво для своей комплекции, выбежал из кабинета. Через минуту он вернулся с охапкой газет в руках. - Вот! Он вывалил газеты на стол, потеснив папки. - Почитай заголовки! Думаю, даже этого будет достаточно. "В Сочи в разы возросло количество суицидов", "Постолимпийский синдром", "Спортивный мир захлестнула волна самоубийств". Себастьян отодвинул подальше от себя газеты, словно вместе с ними можно было отодвинуть свалившиеся на фирму проблемы. Он подошёл к другу и, склонившись точно взрослый к непонятливому малышу, заговорил тише, но ещё более взволнованно: - Я вчера смотрел недельную сводку новостей: среди корреспондентов, вернувшиеся с олимпиады, уже пять случаев суицида. Пять! О двух десятках болельщиков я просто не говорю. Карл, если мы русским позволим нас подставить - это будет конец "Бернарими"! Это крах для нас! Ты об этом мечтал? Тысячи уволенных рабочих - ты подумал о них?! Пусть русские отвечают за это! Я уже понял, для чего в условиях договора был пункт, об обязательном участии представителей "Бернарими" во всех пресс-конференциях. Русские подстраховались! Сначала предъявили нас, как специалистов, без которых им не обойтись, а после, когда у них возникли проблемы, свалили всё на розы. А нас выставили генетиками-убийцами! Вуаля! Закончив, Себастьян подошёл к бару и уже без спроса налил себе коньяка. - Карл, это не наша проблема! Мы должны сыграть на опережение: выступить с заявлением первыми. Пока русские лишь двусмысленно намекают, что аромат Эйри способен вызывать галлюцинации и стремление к суициду, но это пока. - Себастьян, - перебил друга Карл. - А что, если это правда? - Нет. Да нет же! И потом: русские на промежуточном этапе отбирали образцы, чтобы проверить их в открытом грунте. Если бы "побочный эффект" существовал в действительности, они бы заметили его уже тогда. - Но они высаживали сотню-другую кустов - не больше. Плюс, на разных высотах - то есть разрозненно, не в одном месте. И если эффект был минимальным - могли и не заметить. Или не связали причину и следствия. А в феврале - когда зацвели десятки тысяч... - Карл! Ты чего добиваешься? - Я хочу найти истину. Мне страшно думать, чем чревато распространение этого сорта, если, конечно, это не утка и не банальные происки конкурентов. Или диверсия. - Чья? Кстати, - не удержался и напомнил Себастьян. - По договору все права на Эйри после подписания акта переходят русским. Мы больше к ней не имеем никакого отношения. - Да... да... - не слушая друга, повторил Карл. - Или мы случайно вывели розу дьявола. 7. - Лев Самойлович, простите, что беспокою вас на больничном. Голос заведующей в телефонной трубке звучал глухо и непривычно сипло. - Тут ко мне пришли из… Из… "Не одна в кабинете, - догадался доктор. - И ей подсказывают, что говорить". - Лев Самойлович, людям из организации, - она сделал ударение на последнем слове. - Срочно требуются отчёты по вашим пациентам. По всем. С марта по… По… По сейчас, - не нашла правильного слова начитанная и всегда внимательная к речи заведующая. – Приезжайте немедленно! Пожалуйста. Суицидников я уже сдала, а вот… Из трубки раздались гудки. Лев Самойлович даже обрадовался, что есть повод не оставаться дольше дома в одиночестве. Но слово "организация" его насторожило. И ещё ему передалось волнение, которое мешало заведующей подбирать нужные слова и внятно излагать мысли. "А ведь произошло что-то серьёзное, - подумал старый доктор. - Должно было - и произошло". Впрочем, не сказать, что Лев Самойлович очень удивился. Чего-то подобного он ждал уже несколько недель. Весна в этом году случилась более чем странная, если не сказать трагичная: количество самоубийств в городе превысило все мыслимые пределы. Через полчаса городской автобус вёз доктора в поликлинику. - Организация… Ор-га-ни-за-ци-я... - нараспев повторил Лев Самойлович запавшее в память, а сейчас проявившееся слово. - Что сказал? Организация? Это у нас - организация. А у них это, кажись, фирмами, называется, – затараторил не очень трезвый мужичок в кепке. Он попытался встать, уступая место Льву Самойловичу. - Нет-нет! Сидите. Это я о своём. Извините, задумался. - А-а… - протянул мужичок. – А я думал ты тоже про канадских клергов… Нет, как их там? А! Клерков. Тьфу, ты, твою мать! Язык сломаешь. Ну, про болельщиков, которые из окон своей фирмы посигали. - В смысле? Посигали… - Ты чё – газет не читаешь?! - оживился мужичок. - В Канаде. Уже третий ихний белый воротничок из окна выпрыгнул. И это только за неделю! А до этого ещё один застрелился! Вот тебе и "в смысле"! А самое-то главное знаешь? Они все к нам на Олимпиаду ездили. Прикидываешь, чем пахнет? Там, правда, ещё человек шесть невыпрыгнувших осталось, которые тоже с ними ездили, но и четыре жмурика – это дох.. Лев Самойлович был настолько потрясён новостью, что на какое-то время буквально отключился. - Да ты, мужик, так не переживай! Их-то семьи с голоду не опухнут. Не в России, чай, живут. И потом, сам посуди: были бы они бедные - разве ж на Олимпиаду из Канады припалили? А эти чуть не целой конторой: прямо на работе, видно, сговорились и к нам, болеть. Это ж, сколько деньжишь у ихних клер... у паразитов этих?! Доктор слушал и ещё надеялся, что подвыпивший пассажир что-то путает. - Да ты бери мою газету, - дёрнул Льва Самойловича за рукав мужичок. – А то вижу - не веришь. Вот заголовок - "Побочный эффект Олимпиады". Я-то уже всё от корки до корки прочитал. А кроссворд ещё вчера осилил. Я газету-то взял так - разговор поддержать, если что. Лев Самойлович повертел в руках скрученную в рулон газету и глянул в окно. - Остановите! - закричал доктор, поняв, что проехал свою остановку. - Вот чумовой! - удивился мужчина в шляпе. - Кто ж тебе остановит, если здесь остановки нет?! -Остановите, мил человек! – закричал Лев Самойлович ещё громче и впервые в жизни, пробираясь к выходу, энергично заработал локтями. - Я врач! Мне надо срочно выйти! Остановите! Там люди из конторы! - Да что ж это творится-то?! Уже врачи толкаются! – возмутилась оттёртая от двери женщина с собачкой на руках. – Ждут их, видите ли. А нас не ждут! А мы должны страдать. Да, Пуся? Но водитель всё же притормозил и, нарушая правила, выпустил странного пассажира. - Ты с ума сошёл, - зашипела кондуктор, протиснувшись к кабине сквозь строй пассажиров. - Давно штрафы не платил? - Надо помочь человеку. Это псих из городской поликлиники, я его узнал. Моя к нему третьего дня ходила. - Да ладно заливать, - сипло засмеялась кондукторша. - Ходила так жена, а на рожу так ты его запомнил. - Да я с Ленкой вместе таскался. Испугался одну отпускать. Чего-то пугает она меня последнее время. Придумывает ерунду всякую, сама же в неё верит, да ещё и ревёт потом всю дорогу. - Вот и мне ерунда в голову лезет, - задумчиво сказала кондукторша, и от прежней улыбки на лице не осталось и следа. - Не поверишь, ничего не хочется. Утром лежу до последнего - думаю, наплевать на эту чёртову работу. Не пойду больше. Денег с гулькин нос, только на жратву и хватает. Живу, как скотина: сыта, в тепле и ладно. Это что - жизнь?! Ни тебе съездить куда, ни помечтать. Как утро - так вставать не хочется. - Ясно дело, что не хочется, - поддел загрустившую тётку водитель. - Кому же в пять утра вставать охота?! Но тут же посерьёзнел и попросил: - Ты, это... не разводи тут. Из-за Ленки на душе хреново, а ещё ты. 8. Татьяна Семёновна никак не могла собраться с мыслями. Мужчины в костюмах что-то говорили, она кивала, но кроме монотонного шума ничего не могла различить. Это была первая встреча с людьми из Москв |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Светлана Корзун | нравится 0 Дата: 29:05:2014 |