Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Вечор



Раздается тонкий, ну о-очень тонкий яблочный запах. Это Анетка волочит по квартире своим пирогом.
- Аня, блюдец нету, - у Сергея Брызгалова, свежего мужа Анетки, нижняя губа с детства розовая, крупная в отношении к верхней и отстает капризно. Но то было дело прошлой жизни до позавчерашнего вечера, а в жизни настоящей что-то вдруг стряслось с обеими его губами, и они стали совершенно равные по размеру, нервные и молодцевато вжатые. Елиза Васильевна, Анеткина мать, замечает на Брызгалове в сравнении с той порой, когда он до свадьбы оказывался у них с австрийскими платками и шкатулкой для невесты, дополнительно к губам впалые щеки и тусклость глаза. Елиза Васильевна не верит, будто он устал и страшно в походах, а настаивает: он ехал с такою надеждой пить-гулять в отпуск, и жениться с тем только, чтобы его, мальчишку, вечного разудалого курсантика, обихаживали теперь новые какие-то люди. От родной, изнемогавшей от его ребячества, семьи, Сергей убег воевать. Поначалу родная семья греховно и тайно уповала на эту самую войну, потому как она сделалась жестокая для русской стороны, и Сергеев отряд забрасывали как нарочно в заваруху и гущу, окружали и стреляли. Однако Брызгалов, поручик, так и оставался прежне юненький, живой, не обремененный за душою ничем. Он дрался с улыбкою и светляками глаз, бойчее всех рвал руку к козырьку, лучше всех тянул ногу в марше, более всех любил говорить: «Слу-шаю-с, ва-аше превосходит-ство!» (выходило это у него сочно и звонко, да и из-за собственного выговора с отрывами и ударениями как нельзя подходяще для дела), чрезвычайно похвалялся георгиевским крестиком и новыми погонами. Для Анетки - дурак, выпивоха и взбалмошный кавалер, стал он ей мужем три недели назад и, естественный военный без крыши над головою, сущий бес, отнял покой у всех обитателей дома на Средней Аллее. Сергей успел уж полюбить котлеты и наливки Елизы Васильевны. Наслаждался он и игровой муштрой главного Плисецкого – штабного офицера, переметнувшегося к теоретикам, ныне профессора Артиллерийской академии.
С главным Плисецким, брюзгой и сердечником в большом стаже, были они настоящие закадычные друзья, и, кроме травли бесконечных анекдотов, картежных вечеров, пространных бесед о важностях жизни– Николай Алексеевич был красноречив в любое время дня и ночи, Сергей же – после рюмки, существовала меж ними еще одна условность. Всем прочим Плисецким она совершенно ожидаемо выдавала в Брызгалове мальчишку, пустомелю и никчемную партию для Анетки, а в Николае Алексеевиче обнаруживала надежно запрятанную ностальгию, тоску по искрящейся боевой молодости, когда он не страдал еще грудной жабой и не ворчал. Итак, говоря короче, вместо приветствия главный Плисецкий и Брызгалов обменивались словами: «Господин поручик!..» - «Здравь-желаю-ва-аше-превосходит-ство!».
Поручик на то и был в отпуску, что сидел дома у Плисецких, постоянно среди «милых баб и бабочек» (так остроумно он выражался только мысленно, про мать, тетку, младшую сестру Анетки и саму Анетку) дремал, кушал и скучал до вечера, пока не явится с института Николай Алексеевич и развлечения не наступят для них обоих в неизменной манере. Так шло до позавчерашнего вечера, очень памятного вечера, памятного, в первую очередь, потому, что около пяти часов Сергей отлучился, наконец ,куда-то в наружу дома. Вернувшись, объяснил Анетке так, как она могла бы понять: поручика Брызгалова требовали люди «из управления действующей армией», в которой он служил с начала войны. Звали его для новости: по окончании отпуска он должен явиться в часть, другую по расположению и номеру, и выдвинуться с другой задачей в другую операцию на Ригу - привычные позиции русскими потеряны. У Анетки Варшава, Галиция, да и как бы не звали по-другому, все приблизительно равнялось никакому значению. Сергей встревожил ее, но мимолетно. Анетка избежала по-всякому судить ситуацию, а вместо этого забрала с мужниных плеч шинельку и просила, чтобы на следующий раз постарательнее причесал голову – над шеей до сих пор запутана блестка с ее, Анеткиного, букета. На этой ноте Брызгаловская нижняя губа еще отставала и хитрый прищур нервировал Елизу Васильевну.
Николая Алексеевича увидели в без двадцати семь, под утомительный скрип патефона. Сергей стал по струнке и выплюнул чай обратно в чашку.
«Здравь-желаю-ва-аше-превосходит-ство!».
И тут произошло нечто роковое. Николай Алексеевич не изобразил никакой улыбки и никакого довольства, и не козырнул и не поперхнулся, и даже не схватился за сердце. Николай Алексеевич смолчал и поставил свой толстый палец у губ.
«Тсс, Сергей Михайлович. Чтоб дома от вас не слышно было».
Поручик Брызгалов не смог сладить со стулом и едва не упал. Нижняя губа его вздернулась, побледнела и стала крошечными движениями втягиваться.
Николай Алексеевич тем временем пошел дальше по столовой со следующей фразой:
«Вот ты и отмучилась, наша мученица».
Главный Плисецкий часто говорил стихами.
«Дзынь-дзынь-дзынь-крхх!..» - Это игла слезла с пластинки. Елиза Васильевна исправила и между делом оторвала лист на календаре. 1 сентября.
Тишину повредили новым голосом:
«А, я знаю. Республика».
Собственно, с асимметрией Сергеева лица раз и навсегда было покончено. С того момента он ходит заинтригованный, потому что вот так раз! – и на тебе, и страна твоя - другая страна. И жить и воевать, даже воевать, он еще не знает как, но предчувствует, что неловко.
…- Обожди минутку, Сережа, достану.
Анета Плисецкая-Брызгалова, молодая жена, лезет за блюдцами. Анетке высоко, два раза она скачет с вытянутой вверх рукой, затем бросает, бежит в гостиную. Появляется опять – с табуретом. Все четверо человек в столовой следят за Анеткиным согбенным коленом и оборотом ноги, над которым восхитительно неряшливо и невинно вздергивается платье, домашнее платье в горох. Елиза Васильевна любуется, но кривится. Брызгалов серьезно произносит:
- Анета, юбка.
Анетка спешно оправляет одной рукой. Другая – в жерле буфета.
Слышно, как посуда барахтается на полке. Анетка слезает со слоеным фиолетовым фарфоровым тортом из пяти коржей – Николая Алексеевича нет, но ждут с минуты на минуту.
- Сережа, - перед Сергеем маячит пухлая рученька в браслетке дешевого речного жемчуга в тон. Брызгалов на этом месте чует душевную занозу, огромную щепку, впутанную где-то в грудине. Рученька вспыхивает возле него опять, отделяя ему солнечный кусок с пропотевшим коричневым безе и подливкой. Кусок крошится, и вьюнки на блюдце скрываются совсем.
Брызгалову щиплет глаза, Брызгалов наливает себе из графина. «Четыре звездочки» пьются махом и, на взгляд Елизы Васильевны, ничем, кроме клопов, не пахнут. Корчась от горечи, поручик Брызгалов произносит:
- Какая вы красавица, голубушка Анета Николаевна. Я век вас буду любить, Анета Николаевна.
Елиза Васильевна смеется.
- Выпили вроде всего-то ничего, Сергей Михайлович.
Анетка розовеет. Розовеет и Сергей.
- Причем здесь, Елизавета Васильевна. Кончится война – поедем с Анетой Николаевной в Крым. Поедешь, Аня?
Анетка сперва розовеет пуще, улыбается, а затем вдруг как будто о чем-то спохватывается и темнеет на лицо. Сергей также спохватывается и опрокидывает. Война-то кончится, и немца с австрияком, которые, как Сергею недавно было сказано, поперли на самую рубежную Россию, выгонят. Но вот с Крымом все равно может неувязочка…В ранешний Крым ехали бы без разговоров, но то ранешний Крым, их, близкий. Крым в Республике – новый Крым. Чужой. И неизвестно, для чего он. Для того ли, чтобы Сергей с Анеткой однажды летом поехали?..
- А в Париж? В Париж! – Щебечет из дальнего угла, из-под сени патефона, с двумя вилками в руках, Оксана Плисецкая. Оксане семь годков, она младшая Анеткина сестра. Школьница. С именем для нее угадали – чернобровая с важной косой и веселая, как есть – хохлушка. Николай Алексеевич растит ее на «лучшей поэтической перловке» и по вечерам садится к ней на постель, выдумывая усыпительно-занимательные сказки, в которых она сама действует главной героиней и взрослой живет в Париже замужем за герцогом старого рыцарского рода. С позавчеравшнего вечера Оксана каждый раз нарочно долго лежит без сна, но папеньки все не видно, и, поворочаясь час-другой, она засыпает сердитая. Впрочем, продолжение сказки снится ей за так.
- Кушать, пожалуй, кушать. Этого ждать не станем, - Елиза Васильевна машет рукой и придвигает блюдце. Десертная ложечка ломает увлажненную коричневую корку.
- Чаю, чаю забыла!..
Самовар дымит и плюется. Анетке подают чашки-сиротки, не от тех блюдец. Она вертит резной медный носик. Брызгалов, у которого внимание от спиртного обострено, вдруг заглядывается на ее перебинтованные два пальчика.
- Что с рукою, Анета? Я же говорил, голубушка, ножи острые, берегись…
- Обварила, - роняет Анетка. – Долго ли без прихватки…
- Пирог виноват, получается? – Сергей щурит карий глаз. Елиза Васильевна, будь дело раньше позавчерашнего вечера, непременно заметила бы, что вот он, взор злоумышленника.
Анетка улыбается. Взгляд Елизы Васильевны на Анеткины два пальчика преломляет пенсне.
- Анетка, сейчас же, покажи Николаю, - командует Елиза Васильевна.
Взрослый мальчик, которого совестно назвать мальчиком, потому что он уж порядочный мужчина (сквозит во всем его лице, особенности говорить и держаться), убирает в сторону книгу. Указательным пальцем выселяет блюдце с пирогом с почетной позиции в идеальном поле зрения и съедения. Мальчик – Николай Николаевич Плисецкий, до позавчерашнего вечера студент медицинского факультета. Это ему принадлежал голос, возвещавший: «А, я знаю. Республика». Кстати заметить, пока Сергей что-то там себе думал и был кратковременно не в струе беседы, Анетка почесала родинку на переносице и сказала: «Хм…А что это означает?». Николай Николаевич ответил: «Ну, Анетка, паспорт знаешь свой?». – «Знаю, Николка». – «У тебя там что написано?». – «То есть как – что? Брызгалова Анета Николаевна…». – «Да нет, я не то разумею! На обложке нарисовано и стоит буквами, что Российская… - Тут Анеткин брат поперхнулся нечаянно, долго кашлял и хрипел, и навел страху на Елизу Васильевну, так, что она принялась лупить его спину, а он, потому что был почти врач, бессильно, страдая, подымал вверх руку и скрежетал, что этого не надо ни в коем случае. Впрочем, скоро с ним кончилось, и он договорил, забыв, все же, на каком месте остановился: - А будет Республика».
Так Анетка и не поняла.
Николай Николаевич Плисецкий мечтал о большой практике. Пуще всякого в человеческом организме его интересовала кровяная система, а именно, каковы доподлинное ее строение, функция и принцип, и отчего получаются здесь болезни. Он озабочен был всерьез тем фактом (не слишком выверенным еще наукой), что у человеческих субъектов кровяные жидкости различаются по свойствам и это, хоть и не видимо для глаза, но играет гигантскую роль и решает предрасположенности. По слухам, младший Плисецкий нарочно незаконно колол друзьям пальцы иголками и ходил замерять и наблюдать.
Позавчера вечером, потирая спину от участливых побоев матери, Николай Николаевич вдруг бросил тетради, созвал семью на совет и оповестил, что врачом он больше не хочет.
«Переучусь на биолога. Это разрешается».
«Как же, Николушка? Столько ведь труда…». – «Да нет, Николай, давай уж на доктора. К чему затеваться?». – «Тронулся?!». – «А что, Коля, делает этот би-би-биголог? Это хуже или лучше доктора?». – «Нечего сказать – молодчик!». - «По мне так, все равно»…
- Не страшно. Даже и мазь можно не накладывать, - Николай обратно вяжет бинтом пальчики Анетке и параллельно берет чтение. Он уже, конечно, не советчик. Но не привыкли, что поделаешь. – Медом лучше намажьте.
- Ну, после, после. Чай стынет.
Елиза Васильевна берет чашку. Рисунок «кобальтовая сеть» и выемки накалены от кипятка. Елизе Васильевне, видать, больно, и она держит самыми кончиками у ногтей, выбросив мизинец. Елиза Васильевна делает глоток, соседнему ей Николаю яростнее пахнет заваркой. Выпив, Елиза Васильевна вспоминает о пироге. Она хочет взять ложку и ломать бисквит мельче, но незанятая рука ее в момент машинально и губительно касается мочки уха. Елиза Васильевна опускает глаза – у нее сложное виновное чувство. Чувство, будто чего-то значимого не хватает.
Позавчерашним вечером, едва не ночью,Елиза Васильевна стала, затаив дыхание и усмирив дрожь, у трюмо. Пальцы, сухие и острые, тянут мучение. Мелкие рубины, кинутые кустами, напоследок подсвечивают родному лицу. Застежки-булавки разводятся, и длинные, невыносимо длинные (ах, зачем нужно было такие длинные?) золотые стерженьки поворачиваются в коже. Наконец, Елиза Васильевна тянет за стерженьки. Убрано. Окончено. Серьги – подарок матери-купчихи, не поминали футляра ровно тридцатилетие, и тут футляр с самым жалобным видом извлечен на свет из ящичка. Укладывая, Елиза Васильевна мужается. Тридцать лет – хороший, верный отрезок. Ну, и замкнуть годится. Чик…
На следующий день Елиза Васильевна идет из дома на Средней Аллее, чтобы серьги видел оценщик. Взамен прошлому, которое пригревшееся и рваное, даются рубли. Николай Алексеевич считает дома, ободряет Елизу Васильевну и быстро говорит, что так нужнее и правильнее…
- Попробуйте, наконец! В самом деле!..
Анетка розовеет – хочет признания дебюта. Ее льняная коса переброшена к плечу.
За стенкой внезапно шумит и что-то ворочается верх дном. Слышна речь.
- Кто там? Я боюсь, - жалуется Оксана и прячется за блюдом с остатками пирога.
- Да это этот, как его…Сосед…Тьфу ты, Господи, - небрежно листая, говорит Николай-биолог.
Уж неделя, как к Плисецким пожаловал какой-то человек из горуправы «для ревизии». Вообще говоря, он вызывал себе на разговор одного Николая Алексеевича. Два часа они шумели и решали, и потом оказалось, что Плисецким дом велик и что есть распоряжение строгих новых людей от дома отрезать немножко для «уважаемого из общежития». Николай Алексеевич спрашивал, дадут ли за это плату. Отвечали – не дадут. Рассерженный главный Плисецкий сговорился уступить спальню, дальнюю кухоньку и одну уборную. Коридор, в который попадали с улицы, объявлялся ничей и общей территорией.
Как только «уважаемый из общежития» въехал с чемоданом, Николай Алексеевич пошел навестить и переговорить. Спустя полчаса к домашним он возвратился злой. Его не угощали, не предложили обратиться в случае чего и не просили взаймы спичек. «Уважаемый» был, кажется, также, из военных или охотников (на шкапе устроено ружье), и, сродни Сергею, любил, если крепко (бывший столик Плисецких заставлен спиртной тарой). На обои, нежного оттенка с нарисованными гирляндами, «уважаемый» приделал плакат, вид которого нехорошо взволновал главного Плисецкого. Выходя от постояльца, Плисецкий услыхал, что за ним, «старикашкой», будет присмотр. «Человек Республики», - думал образованный и любезный ко всем Плисецкий, хотя и Республика еще тогда не родилась.
- Не знаю, как вы, а я помираю с голоду! – Оксана первая не выдерживает – придвигает блюдце. Ломтик с яблочной четвертинкой очаровывает ее сильнее остальных, по-простому присыпанных. Оксана кладет в рот яблочную четвертинку. Какая-то секунда – и съедобный декор, над которым Анетка корпела пол-утра, падает, закушенный, обратно на блюдце из Оксаниного рта. Оксана вспоминает веселую семейную драму: к Новому году родственница подарила Плисецким набор мыла. Набор был, кажется, пять красивых кусков с бисером и тканевыми лютиками и пах на пять разных ягодных ароматов. Оксане три года, и Оксана гурманка. Она принимает банный подарок за десерт и лакомится украдкою, потому что Анетка спит, Николай ушел гулять, а отец с матерью и теткой в другой комнате.
Сейчас, после Анеткиного торта, у Оксаны то же расстройство – пахнет волшебство, пахнет сказка, словом, очень способствует аппетиту. На вкус же – горько. Оксана думает, что Анетка, верно, переложила…Оксана знает, что сахарят сахаром, и если бы было наоборот, она сказала бы: «Анетка переложила сахару». А вот этим, «антисахаром», что ли… «Горчат»? «Огорчают»? Для Оксаны невелика беда – спросить папу, когда вернется.
- Что? Что, Оксана? Не нравится пирог? – Анеткины уголки глаз плывут книзу.
- Ерундишь, Оксана. Я бы тоже попробовал, - примиряет Николай.
Анетка кивает и ждет еще вердикта. Николай перестает читать, добывает себе скромнейший кусочек без яблока и в десертной вилке несет до губ. На всякий случай незаметно нюхает. Ничего предосудительного. Улыбнувшись, Николай жует. Как только ванили и корицы высвобождают его обонятельные рецепторы из плена, он тихо шлет хвалы невидимому спасителю, подсказавшему не брать большого куска. Николай обладает силой воли и чувством прекрасного и потому проглатывает все, что нанизано на вилку. Однако с его лицом что-то делается не так.
- Не вкусно? Ты скажи открыто, Коленька…Я все учту, – Анетка обескуражена.
Уравновешенный Николай хватает из чашки голимую заварку.
- Анечка, ты…по книжке готовила?
- Да…Мамина книжка.
- Я бы на их месте… сахару побольше написал положить, - говорит Николай.
Очередь Елизы Васильевны – следующая. Переживая ясное освистание дебютантки как укор самой себе, она вступает в разговор:
- Моя книжка. Сахару по правилу – стакан. Так, Анета?
Елиза Васильевна повторяет за Оксаной и Николаем. Опять ждут. Елиза Васильевна не привыкла утаиваться.
- Аня! Горько! Ты ванилину переложила, Аня! Написано же – ножиком, с десяток крупинок!.. Тут словно полпакета всыпано!..
Анетка, ретивая хозяйка, считала до этого, будто присесть ей неприлично. Но ее побеждает, и она валится на стул рядом с Сергеем. Ей уже горестно, озноб сменяется жаром от головы до пят, но Сергей – последняя надежда.
- Сережа, попробуй ты.
Маменькина критика упущена без внимания. У Брызгалова – два раза по «четыре звездочки» и возле буйной головы, склоненной на скатерть, бегает потусторонний ослепительный зрак – рученька в браслетке. Он произносит:
- Конечно, Аня, я попробую.
К раздражению Елизы Васильевны, Сергей очень не силен в столовых манерах: «Ложкой – как шашкой».
Сергеем испробован за раз громадный слой бисквита. Сергей не ожидает – коньяк всегда горше.
- У-ух… - Еще не проглочено, но уже невыносимо. У Николая, по счастью, чашка с чаем попала под руку, у Брызгалова чашка далеко, а близко только посудина с агатовым, клопиным, армянским. Третья, четвертая за вечер… Николай изумлен и по привычке ставит диагноз.
– Аня, это…
- Я для запаху! – Анетка плачет. Слезы сметают Анетку со стула, она убегает.
Елиза Васильевна, сидящая удачно в дверях, заграждает ей путь, но тщетно.
Анеткины ноги мельтешат, платье в горохах волнится. Брызгалову становится обидно – если даже немца он ловил, отчего сейчас не ловит безопасную Анетку?
- Аня! Анета Николаевна!
Сергей опрокидывает последнюю. Патефон наигрывает что-то бурлящее, бравурное, громоподобное. Брызгаловские пьяные ноги шаткие, в столовой узко. Не своротив салфеток и не перебив посуды только потому, что заранее отставили, Сергей идет искать Анетку.
- Аня! – Слова плывут у Сергея в горле.
Рыдания долетают до Сергеевых ушей с другого конца прихожей.
- «Ага», - думает он.
Тем временем семь, и стучат. Брызгалов – первый рядом с дверью, первый пожалованный в швейцары.
- Я а-аткрою! – Обещает Брызгалов и всем весом нападает на глазок. Видит пальто с не застегнутыми пуговицами на животе. Выше галстука – знакомое, долгожданное лицо. Один ус навощен, один повис. Главный Плисецкий отвел занятия на сегодня.
Брызгалов, дыша огнем «четырех звездочек» и родственной симпатией, махом открывает. Дверь бьет о стену на боку коридора. Дождался!
Они не говорят ничего, и тут Плисецкий первый начинает с непонятным голосовым затруднением:
- По…про…
Он желает: «Прогнали меня из академии», но непростительно медлит, и инициативу перехватывает Брызгалов. Брызгалову навеселе кажется частичное, старинное, доброе, запретное: «Пору…».
- Здравь-желаю-ва-аше-превосходит-ство! – Чеканит доблестный Сергей.
Патефон затих, и сколько-то времени все молчит. Главный Плисецкий ни жив, ни мертв. Но вот, позади него двигается. Брызгалову видно, как в проеме напрямо возникает фигура. У «уважаемого из общежития» – ружье: похоже, в Республике добьются, чтобы говорили иначе.
Главного Плисецкого спасает, что он родился и рос без глаз на затылке.Шипение, воздух как будто подожжен. Дымится. Сергей летит на ботинки тестя с нечеловеческим воплем. Он трезв, и он думает, что убит и что в жизни больше – нет, нет, ни капли.Из столовой к нему бегут Елиза Васильевна, Николай, Оксана. Откуда-то еще – плевавшая на обиду жена Анетка.
- О-о-о! – Брызгалов вопит, недоумевая, почему у смерти уши без серег, вылитые - Елизы Васильевны.
- Да ничего, жив он! Оцарапался только! Вон – пуля! – Николай показывает на оплавленную дырку в шифоньере.
- Коля, посмотри, посмотри его! Скорей! – Ревет Елиза Васильевна.
Маленькая Оксана торопится и вытряхивает домашний аптечный мешок прямо на живот Брызгалову. Сергей кричит пуще и бьет руками.
- Будет тебе орать! – Злится Елиза Васильевна.
Главный Плисецкий запирает засов.
Николай-биолог снова по требованию Николай-доктор. Он догадывается, что Брызгалову задело плечо и порет на нем рубаху.
- Ну, видите, видите, что крови мало, нет почти?! Испугали бедного…
Брызгалов растерял весь свой хмель уже окончательно и в оторопи глядит на Николая.
- Фу-у!.. Подымайся, Сергей Михайлович.
Брызгалов встает на ноги невредимый. Елиза Васильевна зачем-то обнимает его. Сумятицы больше нет, в полицию говорить не будут, и главный Плисецкий степенно отправляется к умывальнику. Оксана выслана учить, Николай – помогать с природоведеньем.
Елиза Васильевна с аптечным мешком идет в столовую. Анетка, на одной ножке и с поджатыми локотками, упирается лбом во фрамугу. Елиза Васильевна складывает мешок и идет ближе к дочери. Анетка распухла и рыдает.
- Ну, чего ты?.. Сергей твой целый, - Елиза Васильевна обнимает второго человека за день. Елиза Васильевна дует под нос, убирая волосину. Подбородок ее лежит на Анеткиной ключице, и они обе, старая и молодая, смотрят на солнечный заход. Холодновато. Крыльцо с палисадничком багровы до половины.
- А-а-а…Мамочка-а…скажи хоть ты, - голос Анетки не Анеткин.
- Что? – Удивляется Елиза Васильевна.
- Что я им сделала, что ты им сделала, что папа...и…
- Кому, Анетка?
- Я раньше, мама, не могла понять, а теперь понимаю… ой, мамочка, то ли будет, то ли еще будет…А-а-а, - Анетка растирает слезы и тычется в Елизу Васильевну.
Сквозь фрамужную щель на Анетку и Елизу Васильевну дует прошлой жизнью. О, как траурно, как райски!..
Анетка вправду только поняла. Елиза Васильевна – давно. Свободной рукой Елиза Васильевна убирает пряди и теребит ухо, где с позавчерашнего вечера нет стерженька и рубинов кустиками. Анетка думает, что каплет с плинтусов. Елиза Васильевна себя не выдает.
- Анетка, брось. Я, сама знаешь, сколько крови домашним попортила, пока тесто месить выучилась!..





Категория: Рассказы Автор: Ксения Коновалова нравится 0   Дата: 29:03:2013


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru