Когда дети наши обживут и обустроят XXI-й век, многое из того, что происходило в XX-м, а тем более в XIX-м, покажется им далёким, нереальным и фантастическим...
Как и нам, поколению конца века, кажется слегка размытым и приукрашенным всё то, что происходило сто лет назад...
Ушедший в бездну времён XX-й век для жителей великой «Одной Шестой Части Суши» как бы разделён на две доли, на две судьбы: до революции - и после, до второй мировой - и после, при Сталине - и без него... Это было до Горбачёва, а это - после... Кому как удобно. Но обязательно «до и после»…
Шахта «Мария»
Старожилы рассказывают, что уголёк в нашей степи в давние времена можно было брать прямо с поверхности, куда выходили крутые угольные пласты. Бери кайло, выходи в степь и рубай себе прямо под открытым небом. Когда ямы углублялись более чем на два метра, устраивали над ними систему блоков, с помощью которой опускали на дно углеруба и поднимали корзину с углём. Это были первые крестьянские шахты-дудки.
История земель, на которых теперь находится шахта "Комсомолец", покрыта мраком. Но легенд, слегка приоткрывающих завесу тайны, хватает! Рассказывают их местные жители...
…До сих пор на территории посёлка шахты "Комсомолец" можно видеть немало остатков старых терриконов и шурфов. Некоторые были, похоже, заложены крестьянами ещё в начале девятнадцатого века. Как они назывались изначально, никто теперь уже не помнит. Какие-то 20 десятин в шестидесятых годах 19 века крестьяне отдали в аренду двум проходимцам: Потоцкому и Зонову (Зилову?). Платили они владельцам земли копейки и народ был недоволен. В середине шестидесятых землями этими заинтересовался помещик Фурсов. Человек этот был очень богат и в наших краях ему принадлежали огромные территории. До сего дня в районе Дзержинска, на полпути от Горловки, остался хуторок Фурсово. Именно он и вводит в заблуждение многих исследователей, которые думают, что Фурсовский рудник не имеет отношения к современной шахте "Комсомолец". Старожилы посёлка с этим не согласны и уверены, что именно Фурсов около 1868 года купил эти земли у крестьян и заложил тут первые промышленные стволы. Удалось ещё найти местных стариков, которые рассказывали, что их деды работали на Фурсовке.
Около 1880 года решил Фурсов прибрать к рукам и те 20 десятин, которые арендовали Потоцкий и Зонов. Он обратился к крестьянам-владельцам и предложил им более выгодные условия: 4,5 тысяч рублей в год. Крестьяне польстились на это и прогнали предыдущих арендаторов. Договор первоначально заключили на 7 лет и он предусматривал право выкупа. Через два-три года, выплатив крестьянам около 12 тысяч, Фурсов стал волынить, затягивать платежи и отказываться начислять пеню за просроченные выплаты. А потом и вовсе прогнал крестьян и подарил эти земли жене.
Госпожа Фурсова передала их во владение своему родственнику Залевскому (?), а тот - продал некоему Успенскому. Возможно, кого-то из семьи Успенского звали Николаем, потому что стал окрестный люд называть эти шахты "Николаевскими рудниками господина Успенского".
Летом 1879 года Аркадий Миненков нашёл в наших краях залежи ртутной руды. Он провёл все изыскательские работы, но сам поднять такое дело не смог, не было денег. В 1885 году обратился он за помощью к крупному промышленнику Александру Ауэрбаху. Они создали "Товарищество ртутного производства Ауэрбах и К" и заложили шахту, которую Ауэрбах назвал в честь своей жены "София".
Для обеспечения процесса получения ртути из руды им понадобился уголь и Ауэрбах решил купить несколько шахт. Естественно, в поле его зрения прежде всего попали близлежащие Фурсовские рудники. В 1889 году состоялась сделка и рудники перешли в собственность "Товарищества". Теперь народ стал называть их "Александровские". В 1896 году "Товарищество ртутного производства Ауэрбаха и К" было превращено в "Акционерное общество "Ртутное дело Ауэрбах и К". Предприятие процветало, появились финансы и Ауэрбах задался целью построить крупную промышленную копь на месте старых рудников... Около 1900 года заложил тут два новых ствола по передовым в те времена технологиям. Назвал их Ауэрбах по имени своих дочерей - "Мария" и "Людмила". С этого момента шахта внесена в государственный реестр.
Вот что рассказывал Иван Фёдорович Рогожников (записано краеведами).
Иван Рогожников работал на шахте с 1890 года.
Углекопы работали по 12 часов в смену за рубль, откатчики – за 80 коп. По пояс в воде, без вентиляции, задыхались, бывало, без раздевалки и бани. В мороз мокрые бежали домой, в землянку и тут уж мылись в тазиках. Сортировали уголь женщины и дети за 30-40 коп. в смену, семьям погибших выдавали разовое пособие - 25 рублей, искалеченному - 2-3 рубля, а пенсий и вовсе не было. Революция 1905 не обошла шахту стороной. В кузне "Марии" ковали пики для рабочих дружин. Многие горняки с "Марии" были убиты в бою у машзавода. Убитых и раненых в бою у Горловского вокзала на второй день привезли на рудник, мертвых – похоронили, а раненых люди разобрали по землянкам выхаживать. Выздоровевшие остались тут работать. Забойщик Нататурич был осуждён, брошен в Екатеринославскую тюрьму, его жену с детьми жандармы выселили из землянки. 1 мая 1906 на шахте была забастовка, 500 горняков с флагом отправились в Нелеповку, их остановил взвод конной полицейской стражи, стреляли, флагоносца ранили в ногу, флаг отобрали, толпа рассеялась…
В 1912 году на шахте образовалась большевистская подпольная группа. На улице 8 марта в землянке Михаила Бурых было нечто вроде штаба. В 1915 году устроили тут подпольную типографию. За подозрительной землянкой присматривал городовой Хоруженко. Он частенько по вечерам заглядывал на огонек. Но типографией как бы и не «пахло»: на столе стояли бутылки самогона и народ гулял. Пела выборщица Анна Петровна Егорова (потом - ударница, награждена медалью"За трудовые отличия"), подпевали ей неграмотный, но преданный делу крепильщик Михаил Бурых (погиб в шахте в 1917 году), его жена Мария Бурых (впоследствии - персональная пенсионерка), забойщик Сергей Лапин. Городового звали к столу, наливали чарочку… А когда он уходил - печатали листовки, развешивали на заборах, "разоблачали капиталистов и меньшевиков". Несколько листовок полицмейстер переслал в Екатеринослав, оттуда - в Питер. Определили, что это перепечатка заграничных большевистских изданий, которые делали в Горловке на самодельном копирографе. Но никто так и не смог этот копирограф найти.
Тихону Павловичу Матросову в 1905 году было лет 14, он работал на «Марии» и помнил убитых во время восстания. Восстание и романтика подпольной жизни так впечатлили парнишку, что он и сам стал революционером. В апреле 1916 года его арестовали за участие в Горловско-Щербиновской стачке и отправили служить в первый Путиловский полк в Питер. Там неугомонный горняк «развёл такую пропаганду», за что в марте его избрали членом Петроградского Совета. Но ему хотелось домой. Это совпало с необходимостью укрепить большевистские кадры на местах и его направили председателем на Никитовский ртутный рудник. Оставить без поддержки столичных друзей Тихон тоже не мог, и в ноябре 1917 ездил в Питер вместе с ними штурмовать Зимний.
Потом в армии Климента Ворошилова, при обороне Царицына, он командовал пулемётной бригадой. А в августе 1918 года сформировал и возглавил бронепоезд «Углекоп»: 2 паровоза, 2 пульмана, 2 пушки и 16 пулемётов. За разгром банды анархиста Петренко, его наградили орденом Боевого Красного Знамени.
Война закончилась. Горняк, революционер, герой боевой славы, Тихон Матросов закончил Промакадемию и стал директором родной шахты...
Время лечит
Нет, мы ничего не забываем: и революция, и строительство невиданного доселе мира, и Великая Отечественная – всё живёт в памяти. Иногда, длинными зимними вечерами, под хрип трофейного патефона, рассматриваем пожелтевшие фотографии, разворачиваем хрупкие треугольники писем и слушаем бесконечные рассказы стариков. А потом плачем и смеёмся ночами, переживая в снах прошлые потери и удачи…
Но каждое утро жадно вглядываемся в черты будущего, которое порой входит в жизнь робко, а порой – вламывается грубо и зримо, пугая нас, удивляя и…радуя.
Шестидесятые изменили жизнь горловчан до неузнаваемости.
Война осталась в медалях героев, в книгах и на экранах. Исчезли призраки ГУЛАГа и голода. Молодёжь не носила больше парусиновых тапочек, белья из парашютного шёлка и полувоенных френчей. Никого не удивляли крабы и ананасы.
Из коммуналок сроднившиеся соседи разъезжались в новенькие «хрущёвки».
Первые телевизоры появились около 1960 года. Это была большая редкость. Вечерами, в квартире счастливого обладателя голубого экрана, как в кинозале собирались соседи и друзья. Экран был таким маленьким, что приходилось ставить перед ним специальную линзу для увеличения изображения, но радость от нового источника информации была столь велика, что это никто не считал неудобством.
В квартирах всё чаще работали магнитофоны, холодильники и стиральные машины, а на улицах ездили отечественные «Победы».
А люди, забыв трудные времена, – стали жизнерадостными, весёлыми, уверенными в завтрашнем дне. И действительность их не разочаровывала.
Горловка росла и хорошела.
В 1958 году был принят новый генплан застройки и благоустройства Горловки. И сразу же развернулось бурное строительство.
Рассказывает коренная горловчанка Раиса Леонидовна Чмырь:
- В те времена центр города был у здания городского совета по проспекту Хрущёва. Именно тут, у памятника Ленину, происходили все самые важные городские события, а проспект Хрущёва был самой красивой улицей города. Он продолжался до трамвайного кольца, в районе современного бульвара Димитрова. Двухэтажные здания тогда были новенькими, проспект выглядел уютным. За кольцом был пустырь, на котором предприимчивые люди устроили «толкучку» - базар, на котором можно было купить всё, что угодно: от поношенного пальто, до трофейной швейной машинки. За площадью Победы, через улицу Одесскую (сейчас Гагарина), тоже был пустырь. Именно тут и были заложены новые кварталы пятиэтажек. Это уже потом мы назвали их чуть – чуть с иронией «хрущёвками», намекая на низкие потолки и комнаты «трамвайчиком». А в те времена эти дома казались нам дворцами, и все с нетерпением ждали своей очереди на вселение…
Жизнь казалась нам тогда прекрасной. Танцевать мы ходили в «Шахтёр», он считался тогда не кинотеатром, а дворцом культуры. Гуляли в парке имени Горького, который очень любили. А в 1958 году в этом парке построили огромный стадион и все праздники устраивались с тех пор там.
Мы точно знали тогда, что завтра будет лучше, чем сегодня. Мы не просто ждали новых квартир, а были уверены, что получим их. Зарплата росла. Мы забыли о голоде, стали красиво одеваться, много пели и очень любили танцы.
Но главное, – все с удовольствием, даже с куражом что ли, трудились. Лентяев тогда почти не было, мы их не любили. Каждый на своём рабочем месте старался делать всё как можно лучше! И в этом была своя особая гордость.
Пятилетки, комсомольские собрания, указы правительства – нам всё было в радость, хотелось жить и делать эту жизнь день ото дня краше!
По каждому поводу мы тогда любили устроить праздник. План перевыполнили, премию получили – праздник! Парк наш признали лучшим в Украине – праздник! Ребёнок родился, новую квартиру получили – всё праздник. А событий счастливых тогда было удивительно много. Такое ощущение, что жизнь начиналась как бы сначала и каждый день чем-то радовал и удивлял.
Мы гордились своим машзаводом, который был самым большим в Европе, а наши конструкторы изготавливали лучшую в мире технику для шахт. Гордились токарями и слесарями, забойщиками и проходчиками, химиками и хлебопёками. Гордиться было приятно!
Герои, нормы и… приписки
Василий Фёдорович МОЗГОВОЙ – один из самых удивительных людей нашего города. Знатный забойщик, Герой Социалистического Труда, шесть раз избирался депутатом городского совета и два созыва был депутатом Верховного Совета СССР. Сегодня ему 75 лет. Статный, уверенный в себе человек с добрым лицом и обаятельной улыбкой. Он не особенно разговорчив. К тому же Таисия Зиновьевна, его милая жена, осторожно напоминает: «Не говори, Вася, лишнего…» И всё же, через пару часов беседы, жизнь длиною в три четверти века обретает реальные черты…
В 1946 году восемнадцатилетний Василий пришёл на шахту имени Румянцева и остался тут на всю жизнь. В 1952 году стал забойщиком. Теперь об этом говорит с гордостью:
- Уголёк рубал 42 года, 2 месяца и 7 дней… Мог стать и начальником участка: когда закончил Горловский горный техникум, но я не захотел: слишком много у начальников унижения. Я этого не выношу. В те годы к рабочим относились с гораздо большим уважением. На меня никогда никто не кричал за всю жизнь! И ни одного взыскания не имею. Выбрали ребята бригадиром, и я много лет старался оправдать такое доверие друзей.
Работал я всегда честно и старательно, на шахте меня уважали. Вот и решили, что я достоин звания Героя. Но тогда кандидат в герои должен был совершить трудовой подвиг. В 1966 году и для меня запланировали рекорд. Вообще-то к рекордам я отношусь без уважения! Приписки это, конечно! Тот рекорд, за который мне Героя дали – 1163 процентов к норме дневной выработки - мы с ребятами втроём делали, а записали всё на меня. Нам сказали, что так надо для политики, чтобы было на кого равняться, и мы согласились. Тогда так было принято. А личный честный рекорд – когда я сам, без помощников работал, – у меня всего 500 процентов. Но после этого я так пережёг организм, что сутки только воду пил! Такая работа – большая нагрузка и очень опасна для человека. Не каждый на такое способен. Как бригадир, я старался, чтобы мы делали ежедневно не более 120-130 процентов, это – оптимально при тех нормах. Больше – это уже угроза здоровью.
Шахта имени Румянцева была в те годы одной из лучших! В 1967 году, например, суточный план на одну лаву – на добычной участок, скажем, на Известнячке - был около 750 тонн. И вообще – шахта тогда давала громадную добычу: 4700 тонн в сутки! А то, что сегодня наша шахта всего лишь какой-то там участок объединения – я считаю позором! Неправильно это!
Нельзя сказать, чтобы жили мы очень уж хорошо, проблем хватало. Но все же лучше, чем сегодня шахтеры живут! Без тормозка в шахту в те времена никто не опускался: сало, колбаска хорошая, огурец! Есть и пить в течение смены обязательно нужно – очень большой расход калорий, кислорода не хватает, обезвоживание. А когда шли после смены из бани – многие заходили в столовую. Тогда в шахтных столовых готовили очень хорошо, и цены были небольшие. А ещё – пивко да по сто грамм! Были и буфеты. Там такие тормозки давали в рубль ценой, что обычному человеку на день еды хватало. Одним словом - уважали раньше шахтёров! А сейчас они в забой голодными ходят, жаль ребят…
Кто страну развалил? Америка! Ещё Аллен Даллес говорил в своё время, мол, если мы их не можем завоевать обычным путём – нужно сделать это с помощью насаждения наркомании и проституции! Но не только американцы, конечно! И у нас в ЦК предателей хватало! Предателей и рвачей. В составе делегаций ВС СССР довелось объездить почти все соцстраны, и в Японии был. Мне уже тогда стало ясно, что у нас далеко не так всё хорошо, как в речах, да в газетах. Руководителей надо было почаще переизбирать! Максимум на два срока! И кулаков в своё время зря раскулачили! Кормильцев разорили! А сколько проблем было в колхозах? 12 рублей пенсии! Разве это не подрыв сельского хозяйства? Да и работать мы особенно не любим! Не хотим! Потому и живём плохо…
И всё же перестройку пережил тяжко. Рухнула, казалось, жизнь… И не только плохое рухнуло, но и много хорошего. Раньше людям было на кого равняться, на тех же героев труда. А теперь? Да, на Западе никто не равняется на героев труда, там нет такого уважения к рабочим, как у нас было. Но я не думаю, что это хорошо. У нас было немало проблем в стране, но уважение к рабочему человеку – это ценно и жаль, что утеряно!
Куда идём? Трудный вопрос. Я думаю, что обязательно какая-то одна партия должна быть у власти от выборов до выборов. Чтобы было с кого спросить, чтобы ответственность была. Если этого не будет – плохо. За депутатов нынешних стыдно. Я когда был депутатом Верховного Совета СССР – всё успевал: и на сессиях работал, и в командировки по обмену опытом ездил, и приём избирателей вёл, и проблемы решал, с которыми люди обращались. И при этом у меня не было никаких помощников и обязательно не менее 18 рабочих выходов в месяц с бригадой в шахту было! Ответственность чувствовал за то, что люди мне доверие оказали! А что сейчас? Говорить не хочется… И возврата в прошлое быть не может. Я ещё после поездки в Японию понял, что нам тоже нужно развивать рыночную экономику. Только надо уметь принимать нормальные законы и выполнять их! Чтобы всё честно было!
Первый супермаркет
Притворившись, что забыт красный террор 1918-го, раскулачивание 1929-го и необъяснимый голод 1933-го, страна надела белые носочки и спортивные тапочки, поголовно записалась в аэроклубы и... начала строить супермаркеты по-советски.
Магазины нового поколения призваны были показать заботу о народе, советский реалистический архитектурный стиль и настоящее коммунистическое изобилие.
Горловка где-то в эти годы едва не стала центром Донецкой области. Столичное счастье её вместе с галошами КАГАНОВИЧА увязло в непролазной грязи напротив террикона шахты «Кочегарка». Рассердившись на грязь, уехал «великий политик» из города шахтёров, химиков и машиностроителей к металлистам в Юзовку. А раздосадованный таким поворотом событий первый секретарь горловского горкома партии Вениамин Яковлевич ФУРЕР решил превратить пострадавший город в настоящий сад. Начались повальные субботники и воскресники. С песнями и шутками народ асфальтировал, благоустраивал, озеленял и строил. Фуреру надо отдать должное: очевидцы утверждают, что он сам честно вкалывал с лопатой в руках и выводил на субботники жену и двоих дочерей.
Будущий проспект Ленина превратился в строительную площадку. В 1927 году был построен Дворец культуры шахты «Кочегарка», а где-то в тридцатых - здания «Артёмугля» и «Донбассэнерго».
Первый горловский «супермаркет» заложили в 1934 году.
Рассказывают Виктория Николаевна и Александр Афанасьевич КРАЙНИКОВЫ:
- Мама моя, Любовь Гавриловна ЦЫКАЛЕНКО, привезла меня в Горловку летом 1937-го девятилетней девочкой. Незадолго до этого, а жили мы раньше в Керчи, арестовали моего папу, которого я больше никогда не видела. Приехали мы к родному маминому брату, главному инженеру шахты «Комсомолец» Ивану Гавриловичу ЦЫКАЛЕНКО. Едва успели обосноваться, как дядю тоже арестовали. Прямо в кабинете. Жили мы после этого, где придётся - снимали углы. Маму часто вызывали в местное отделение НКВД (народный комиссариат внутренних дел). Может быть, потому ей было трудно устроиться на работу. Но однажды ей всё же повезло - взяли кассиром в гастроном «Пассажа». С тех пор я всю свою жизнь хожу покупать продукты именно в «Пассаж».
Хорошо помню, каким он был шестьдесят три года назад.
Центральный вход делил здание на три части: два крыла и второй этаж.
Сразу у входа, справа, находился парфюмерный отдел. Там, где сегодня кулинария, - располагался гастроном. А слева - множество маленьких магазинчиков. Входили в них изнутри, из длинного сквозного коридора, а окна и витрины выходили на проспект. Был тут и книжный магазин, и канцтовары, и обувный, и магазин верхней одежды, в котором продавались дорогущие меховые шубы! И много ещё чего.
- А на втором этаже, справа, оборудовали столовую. А слева тоже было много всяких магазинчиков. Что там только не продавали: от солидола для смазки тележных колёс до пуговиц! - говорит Александр Афанасьевич.
- Откуда ты об этом знаешь, ведь жил в то время в Енакиеве?
- Действительно, жили мы в то время в Енакиеве. Но очень часто ездили в Горловку, именно в «Пассаж». Мне было лет семнадцать, когда я его впервые посетил, потому всё хорошо помню. В «Пассаж» тогда ездили из всех окрестных городков, деревень и сёл, потому что это был самый большой магазин с самыми разнообразными товарами. Там действительно можно было купить абсолютно всё. А крыша второго этажа была оформлена стеклянными «фонарями», под которыми и была как столовая, так и магазины. Вечером эти «фонари» освещали улицу. Из столовой на проспект окон не было, но был балкон, на котором иногда ставили столики. Один раз до войны и я ел в этой столовой...
Война для всех стала неожиданностью и трагедией…
…Оккупировав Горловку, немцы, по всей видимости, закрывать «Пассаж» не стали. Дошли до сего дня смутные сведения о том, что народ по-прежнему стекался сюда со всей округи не только покупать, но и продавать. Жить-то было надо, потому и торговля шла довольно бойкая.
А столовую превратили в небольшой офицерский клуб. Звучали тут не только германские марши, но и румынский жок, и итальянские сонатины. Развлекаться любили офицеры всех союзных армий. Может быть, именно поэтому «Пассаж» избежал печальной судьбы многих предприятий и зданий, разрушенных в годы оккупации...
Сразу после войны «Пассаж» видел всё: и пустые прилавки, и хлеб из отрубей, и голодные обмороки в очереди, и трагедии из-за утерянных продуктовых карточек, и «блатных», которые отоваривались с чёрного хода...
Особенно тяжёлым был 1947-й.
С одной стороны - новый виток репрессий. Люди снова с опаской говорили, думали и даже дышали. Опять тёмными ночами исчезали неведомо куда гордые, не в меру разговорчивые, возомнившие себя победителями, а, значит, - хозяевами жизни, майоры, полковники и генералы.
С другой стороны - страшный голод. Его сравнивали и с 1921 годом, и с 1933-м. Но теперь - мужественно терпели из последних сил. Потому что всех окрыляла Победа и святая вера в новую, светлую жизнь буквально завтра!
Была и ещё одна проблема, о которой почему-то говорить не принято: десятками и сотнями умирали только что вернувшиеся с войны солдаты, ослабевшие от ран и лишений военных лет. Они собирались жить и строить счастливый мир. Но их нечем было лечить. А голод окончательно подрывал искалеченные войной организмы. Масса инвалидов - безногих и безруких - попрошайничали на улицах и перекрёстках. Герои войны! А потом они вдруг враз куда-то исчезли. Куда? Никто не знает. Или не хочет рассказывать...
И даже великолепный, лучший в округе магазин «Пассаж», в котором «всегда всё было», в те страшные послевоенные годы не мог накормить, одеть и обуть всех нуждающихся...
Всё изменилось примерно с 1949-го. В магазинах вдруг стали появляться деликатесы. В невероятных количествах. На прилавках «Пассажа» лежали горы баночек красной и чёрной икры, крабов и сгущённого молока. А в кладовых, рассказывают, икра стояла бочками. Иногда портилась, её списывали и выбрасывали...
Теперь можно было купить и осетринку, и балычок, и ветчину, и сливочное масло, и Бог его знает что ещё. Позволить себе такую роскошь могли, конечно, далеко не все, но главным было сознание того, что, заработав, всё это можно было купить. Пусть сто граммов, но хотя бы попробовать! Прилавки гастронома ломились от продовольствия, а в промтоварных отделах вновь стали появляться добротные и дорогие ткани, готовая одежда, книги, парфюмерия.
Тяжёлые годы закончились. Наступал «расцвет социалистического хозяйства»...
Фибролитовые дворцы
Расказывает Василий Иванович БОРЗЕНКОВ:
- Родители мои жили в селе Троицкое Верхне-Любажского района Курской области. Отец Иван Васильевич Борзенков, ещё в 1939 завербовался на строительство химзавода в Горловку. Он уехал, а мы - мама Вера Викторовна и пятеро детей, остались ждать весточки. Когда он написал, что можно приезжать, очень обрадовались: как же - новая жизнь впереди!
Была ранняя весна 1941 года. Приехали мы на станцию Горловка, и оказалось, что до нового места жительства надо ещё пешком идти километров десять. Хорошо, что вещей было немного: мешок, рюкзаки, сумка...
Поселили нас в фибролитовом доме, по улице Молокова (потом Щербакова). Всех в одной комнате. Мама такой счастливой была, словно ей дворец подарили. Неизбалованные тогда люди были, малому от души радовались. А я растерялся: печи-то русской не было, а как же без печи? Посёлок был небольшой. С одной стороны завод, с другой - лес. Так я десяти лет от роду стал горловчанином и впервые увидал заводские трубы.
Мальчишки всегда играли в войну. И всё же 22 июня, когда объявили, что началась настоящая война, мы оказались к этому не готовы. Отец ушёл на фронт по общей мобилизации, а завод начал готовиться к эвакуации. Уезжать собирались в основном семьи специалистов, у которых была бронь. Нас же в эвакуацию не взяли. Последний эшелон ушёл в октябре. Посёлок опустел. И в магазинах стало пусто. Потом начались бомбёжки.
Вначале на заводе стоял дивизион охраны, но он как-то неожиданно быстро эвакуировался, солдаты не успели даже съесть свой обед - рассыпчатую гречневую кашу. Мы, пацаны, обнаружили её на кухне сразу после их ухода, ещё горячую. Натаскали домой этой каши, неделю потом ели. Люди начали растаскивать по домам то, что ещё осталось на заводе: керосин, быков и технику из подсобного хозяйства, спецодежду, кровати из солдатских казарм, вообще всё, что под руку попадалось. Странное было чувство: словно мир рухнул. Меня, мальчишку, страх какой-то неосознанный мучил, от того, что всё вокруг в одночасье изменилось. Власти не стало. Многие начали укреплять своё хозяйство, а были и такие, что немцев ждали.
Но тут вдруг пришли наши части, и на короткое время Горловка стала линией фронта. Опять возникло какое-то подобие порядка: руководство частей наказывало мародёров, присматривали за уголовниками, выясняли, кто почему в армию не мобилизован. К дезертирам все относились с презрением, выдавали их властям. Мы знали, что всё это ненадолго, потому что сводки с фронта были просто страшными. И всё же верили, что наши обязательно победят. Не знали, как и когда, но верили свято! Может, мы и войну выиграли в итоге, потому что другой мысли большинство в голове и не имело...
А бои велись всё ближе. Вначале наши отбивали атаки итальянцев, которые наступали в этом направлении. Итальянцы вообще плохие солдаты, не было у них особого стремления к победе, столкнувшись с нашими, они практически сразу отступали. И никто их особо не преследовал. А потом наши вдруг как-то незаметно ушли. Мы и не поняли сразу, что остались без всякой защиты...
...Однажды морозным утром вдруг слышим скрип колёс. Смотрим, а это колонна немцев. Словно оборвалось что-то внутри. Только теперь мы поняли, что брошены. Верили, конечно, что наши непременно вернутся, но... В Старой Горловке сразу немцы комендатуру устроили. А в Новогорловке местная полиция расположилась в здании, которое рядом с нынешним райотделом милиции. Тогда там стоял обычный барак. Немцев мы видели нечасто. За порядком обычно следили полицаи из наших. Слышали мы о смельчаках, которые убивали полицаев, о комсомольских активистах, но сам я их никогда не видел.
А потом у нас расквартировали итальянцев и немцев. Наш квартирант-немец почти всё время проводил на службе. Дома бывал редко. Давал мне иногда кусок хлеба. Я брал, интересно было, что немцы едят. Квартиру немцы обычно не запирали, воровства у них не было, да и часовые везде стояли.
На территории завода немцы устроили военно-полевые ремонтные мастерские. Сами они там, в основном, и работали, да ещё итальянцы. Нашим они не доверяли, и не без оснований. Всё вокруг было запружено немецкой и итальянской техникой. Итальянцы устроились ближе к Лысой горе, а немцы - ближе к посёлку. Сюда к нам присылали побитые танковые части.
Когда немцев разбили под Сталинградом, итальянцы стали потихоньку уезжать. А они вообще народ беспечный: уезжая - всё бросали. Много чего нам от них осталось. Бросили они склад "козлов" - веломашин, у которых вместо надувных шин жёсткий шланг, если ехать по неровной дороге - весь зад отобьёшь. Так мы эти велики с пацанами однажды и растащили и как выехали все разом! Увидели нас немцы - и в погоню! Родители следом, думали, что постреляют! Перепугались все! Но обошлось, велики забрали и отпустили.
В начале 1943 года немцы устроили у нас в лесу бензобазу. Пригнали составы по железной дороге. А там, где сейчас общежитие, лагерь военнопленных был, которых специально для работы на этой базе пригнали, человек 300. Они ручными насосами качали бензин из цистерн в бочки. Охраняли их наёмники, похожие на казаков, в такой необычной форме.
А потом пошли слухи, что скоро наши придут. Зимой, в жуткие холода, когда небо чистое-чистое, вдруг знакомый такой звук: наши летят! Начали сбрасывать листовки. Мы бегали, собирали и тащили домой. "Братья и сёстры! Не верьте немецкой пропаганде! Москва стоит! Сталинград стоит! Вас придут спасать! " - примерно такое в них писали. И это была такая радость!
В конце 1942 всё чаще над нами в сторону Енакиева, где фронт, летали наши бомбардировщики. А немцы высылали против истребители. Прикрывали бомбардировщики наши «ястребки». И мы смотрели бои, которые в чистом небе разворачивались у нас прямо перед глазами. Хлопки взрывов, горящие самолёты... Мне повезло, ни разу такой трагедии не видел, чтобы нашего сбили...
Летом сорок третьего в небе уже безраздельно господствовала наша авиация. Немцы, опасаясь бомбёжек, жались к гражданскому жилью. На бензобазу ни одной бомбы не упало, наши, похоже, берегли бензин для себя. Уходили немцы тихо и мирно. Военнопленных вывезли в теплушках, рассказывали, что под Донецком их освободили.
Однажды мы проснулись, а немцев нет. И пару дней никого не было. И вдруг видим, со стороны Воробъёвки наш солдат идёт, молодой такой парень. Все как бросились к нему и давай целовать...
И всё же немцы на посёлке очень многое разрушил и повредили. Некоторые производственные здания были подорваны, жилые дома сожжены, убытки составили 29. 537. 299 рублей...
|