Предание
«Я не знаю иных признаков
превосходства, кроме доброты…»
(Л. Н. Толстой)
Шумит огромный город. Яркое зимнее солнце почти не греет, а лишь слепит глаза, отражаясь в белоснежном мраморе портиков и храмов. Горожане спешат к главным воротам, где творится невообразимое: жрецы, патрикии, всадники, и множество народу попроще запрудили улицы. В стороне – несколько длиннобородых мудрецов-философов ведут неторопливую беседу. Пронзительно ревут ослы – какой-то караван пришел из Вавилона, но воины не впустили его, а оставили за крепостной стеной.
Холодный ветер пустыни рвет полы плащей, вздымая тучи пыли. Но никто не обращает на это внимания – лучшие люди города со своими фамилиями ждут, и обсуждают главную новость, взбудоражившую город.
Несколько дней назад в город примчался гонец с вестью, что едет знаменитый мудрец и предсказатель. Известно, что родился он не то в Иудее, не то в Сирии, что никто не может противостоять ему в научном споре; что путешествует он из города в город, проповедуя новое, неслыханное доселе учение. Еще говорили, что учение это ниспровергает все религии, именуя древних, грозных и привычных богов не иначе как идолами и истуканами, проповедует равенство и любовь, терпение и смирение.
-Немудрено! – заявил Тимандр – седобородый философ, вглядываясь в вдаль через открытые ворота, возле которых воины полосовали плетями любопытных. – Этот проходимец надергал силлогизмов из всех известных учений, соединил их, и получилась у него ветвь, которой он желает смахнуть с подноса земли все, что ему противоречит…
-Однако, - заметил второй – в темном плаще, за спиной которого выстроились темнокожие рабы-нубийцы, - о равенстве говорили и Сократ, и Платон, и стоики. В этом есть разумное зерно. Ни я, ни ты, Тимандр, ничем не лучше этого грязного водоноса, который таскает кувшины и пугает порядочных людей хриплыми криками, точно взбесившийся осел!
-Как же мы можем быть равны? – возмутился оппонент, всплеснув руками и разводя их в стороны, словно призывая всех собравшихся быть свидетелями. – Согласен, по строению тела, но и только. Ведь по разуму мы несопоставимы! Разве может этот водонос, или погонщик, или любой из твоих рабов оценить изящность стиля или красоту метафоры? Никогда! Фатум управляет всем в этой жизни. Только он определяет – кто чего достоин…
-И ты еще смеешь обвинять меня во лжи?! – ревел неподалеку толстобрюхий купец, похожий на пузатый кувшин с фалернским вином. – Подумай, я ведь могу пожаловаться на тебе прокуратору!
-Я сам пойду к нему! – негромко, но твердо ответил ему сосед с тюрбаном на голове. – Подумать только! Ты продал мне две тысячи мер зерна, перемешанного с землей…
-Если ты не умеешь отличить благородное зерно от презренного праха – то говорить нам не о чем! – «кувшин» с пренебрежением отвернулся…
Молодой щеголь – надушенный и напомаженный, тряся завитыми кудрями, увивается вокруг пожилой знатной матроны:
-Прекрасная Лаурелия, неужели ты не видишь моих страданий? Снизойди до своего верного раба! Или, - в притворном ужасе воскликнул он, - или ты любишь своего уродливого мужа? Ведь он целые дни проводит с танцовщицами и кифаристками, пьет неразбавленное цекубское и обжирается как боров… А потом… Я
прихожу в отчаяние при одной только мысли, что потом он обладает еще и тобой, касается своими липкими лапами твоего восхитительного тела…
-Успокойся! – властно прервала эти словоизлияния женщина, втайне польщенная отчаянием юного хитреца, принимая его за чистую монету. – Учись сдержанности. Так ведут себя лишь простолюдины, жены которых изменяют им с соседями…
-Как я могу сдерживаться? – воскликнул щеголь. – Ведь рядом – ты, о божественная! И ты отвергаешь мою любовь! Ты любишь своего… Интересно, за что?
-У моего мужа есть два прекрасных качества, - пояснила матрона, обворожительно улыбаясь, - он богат и глуп как мул…
Она, словно ненароком, оглянулась на толстяка, который стоял поодаль и пыхтел – обильный завтрак вызвал прилив крови к лицу и без того багрово-красному. Маленькие глазки глядели сонно.
-Приходи сегодня ночью в сад, - шепнула женщина, ласково касаясь руки юноши и вкладывая в его руку нежно звенящий мешочек с золотом. – Скажешь привратнику, чтобы он провел тебя в беседку… А сейчас –
уходи, а то мой муж может заподозрить…
Муж сонно и безразлично смотрел на щеголя и улыбался своим мыслям – это он, чтобы разогнать скуку
своей стареющей жены, подослал к ней проходимца. Подумаешь! Десятком больше – десятком меньше…
-Взгляни, Эуреб, вон туда! Клянусь Зевсом, это сама Афродита! Какой взгляд! Ты не знаешь, кто она? –
Воин средних лет расталкивает толпу руками, испещренными шрамами, стараясь не терять из виду
прелестную девушку, опирающуюся на руку рабыни. За девушкой следовали рабы с носилками.
-Не знаю! – отвечал воину его спутник, одетый в цветастое восточное платье. – Вам, грекам, каждая
женщина поначалу кажется «пенорожденной»… Особенно, после обильных возлияний. Хотя и странно
слышать подобное от воина, побывавшего в двадцати сражениях и штурмах. Видел я, какими знаками
внимания осыпаете вы женщин при взятии городов…
-Военная добыча! – пожал плечами воин, выворачивая шею так, что хрустнули шейные позвонки. Ему не
хотелось потерять девушку в толпе, и он очень старался, хотя это было нелегко – людей было много, а глаз
у воина только один, правый. Левого не было. Варварская стрела выбила его в германских лесах. – Видел я
много девушек… Но такой! Ни среди гречанок, ни среди азиаток не попадалось мне такого законченного
совершенства!
-Ты хочешь сравнить ее с пленницами, которых истязают, а потом опозоренными и сломленными
выставляют на продажу? Она свободнорожденная, и к тому же – из знатной семьи, помни это! А если
хочешь сказать ей приятное, не поминай ни гречанок, ни азиаток… Чего стоишь? – с усмешкой спросил
Эуреб. – Подойди к ней и залейся соловьем… Только не набрасывайся на нее сразу – это не воинская
добыча, и не портовая блудница…
-Мерзавец! – Оглушительная затрещина свалила с ног роскошно, но безвкусно одетого, как любит
одеваться всякий сброд, щуплого мужчину с блестевшей плешью. – И ты посмел это сделать? А я-то
удивляюсь, почему Крисп так холодно говорил со мной на симпосиуме! Он просил прислать ему двух
красивых девственниц… А ты?! Ты посмел развлекаться с ними, хотя я тебя предупреждал! – высокий
мужчина в белом плаще пнул управляющего ногой. – Мало тебе других рабынь! Мало блудниц! Теперь
Крисп объявит, что я не держу своего слова! И все из-за тебя, грязный пес!
-Пощади, господин! – жалобно захныкал прохиндей, на всякий случай прикрывая голову руками. –
Клянусь, что раздобуду рабынь еще получше тех! Искусных в любви! Мой друг купец доставит тебе целую
сотню юных наложниц… Да каких! Ни у кого в городе нет таких… Пощади! Не я ли всегда верно и преданно
служил тебе?
-Глупец! Девственницы нужны были не для ложа, а для дела! Или ты не слышал, что у Криспа гостит
знаменитый скульптор из Афин? Что скажет прокуратор, если Криспу вздумается пожаловаться на меня?
Собака! – распаляясь, господин принялся хлестать управляющего тростью. Управляющий выл, а стоявшие
за спиной господина рабы посмеивались.
Трость переломилась, и патрикий, плюнув от досады, отшвырнул обломок и ушел.
Все настолько были поглощены забавным зрелищем, что никто не обратил внимания на молодого, бедно
одетого странника на осле, который издали наблюдал за расправой. Когда господин отошел, странник слез
с осла и подошел к управляющему и помог ему подняться, смахивая пыль с одежд. Потом достал
тыквенную бутыль с водой, смочил тряпицу и стал отирать лицо распутника, смывая кровь и грязь.
-Лучше всего приложить к ране тряпицу, смоченную маслом и винным осадком! – дружески посоветовал
странник. – И не сердись на своего господина – видимо, ты заслужил такое наказание… А если ты
пострадал безвинно – твоему господину воздастся за это…
-Я отомщу ему! – Заскрежетал зубами наказанный, затравленно озираясь. – Клянусь богами! Ну, вы,
собаки! – заорал он на сгрудившихся рабов. – Чего уставились? Пошли прочь, обезьяны! Завтра я вам
устрою… Прочь, я сказал! Прочь! – схватив обломок трости, он принялся стегать рабов, изрыгая проклятия.
-За что ты наказываешь этих людей, будто они – безмолвная скотина? – спросил странник мягко. –
Разве не созданы они по подобию божьему?
-Убирайся! – заревел управляющий, замахиваясь и на него, но остановился. Искаженное гневом лицо
приняло осмысленное выражение. Он вынул из-за пояса несколько монет и бросил страннику: - На! Это
тебе…
Странник с сожалением улыбнулся и, не притронувшись к монетам, взобрался на осла. Животное, почуяв
седока, без понуканий тронулось в путь, не обращая внимания на столпившихся людей.
Воины у ворот беспрепятственно выпустили путника, продолжая вглядываться в серую даль, дабы
первыми заметить караван гостя и оповестить прокуратура, который обещал щедрую награду…
|