Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Последний праздник


Если заглянуть в мокшанско-русский словарь, то все покажется фольклорным притворством, ряженым пустяком: Авань (женщина, хозяйка), поза (ну, поза - квас из каленых на солнце лепешек, замешанных на сушеных цветах клевера и пареной свеклы). В этот день хозяйка позы напяливает на себя шестнадцатикилограммовый национальный костюм, задабривает богиню полей (первый ковш напитка поутру она выносит за околицу и окропляет простор). Затем, под небо, возле дома выставляется кадушка с густым варевом, и продолжаются гулянья, хороводы, песни. Когда-то это был просто праздник перед изматывающими летними буднями. Сегодня, когда жители села разбросаны по необъятным просторам, это еще и ничем не закомуфлированная радость встречи, бесконечные беседы, жалобы, планы, слезы и воспоминанья о лазаньях по садам за яблоками, вот таких вот лещах у затона и всякое другое.

Наведаться в село мы с товарищем решили загодя. У товарища там дело. В заплечном его рюкзаке горсть земли с кубанских степей, в которой с военной поры покоится его дед. Захоронение искал отец, дядьки, тетушки, но кому-то не хватало образования, кому-то времени, а товарищ, размотав путаницу в документах, минувшей зимой нашел. Мелкие и едва разбираемые, точно у терапевта, строчки сообщали, что там, у станицы Лабинской вставали и ложились, вставали и ложились целые взводы, бригады, и остался чуть ли не весь полк.
…И вот от большака мы топаем, топаем. Над головами, будто на ниточках висят невидимые жаворонки. И земля мреет, дышит в лицо разнотравьем. Первый же взмах руки, проезжающей мимо шестерке оказывается удачным. Мы усаживаемся на заднее сиденье, у меня под ногами на коврике несколько сельдей в полиэтиленовом пакете, у товарища – аккумулятор.
- А я всегда останавливаюсь, - весело заводит разговор возница, - иной раз машина сдохнет, чешешь вот так, а попутка мимо. Эх, херами его обложишь вслед…Поэтому и не хочу, чтоб меня так же, - улыбается он нам, развернувшись вполоборота. Потом деловито спрашивает: -Рыбаки?
- Не, - говорит товарищ, - туристы.
- А-а. Туристу тут хорошо. Этот, как его, экстрим… А я вчера смотрел по телевизору передачу, дескать, что нам делать с сельским хозяйством? Микрофона не было, а то бы я им сказал.
- Саты, еню шибко, - толкает его локтем в бок жена. (Хватит, умный больно).
Он на время умолкает, хмыкает о чем-то своем. Когда через пятнадцать километров у деревни Янг Майдан, мы пытаемся всучить ему немного денег, на лицо ложиться грустная тень.
- Аш- говорит он сурово.
И снова идем вдоль полей, холмов, речушек, в которых нестерпимое солнце.
- Ниче себе дорогу сделали, - удивляется товарищ. – Кому? Раньше, когда народ был, тут такое месиво стояло, ЗИЛы переворачивались. Дорогу за это вонючкой звали. Здесь овчарен куча была, а на ЗИЛах туда кильку возили, чтоб шерсть у овец лоснилась. Тюки с мороженой рыбой падали, какие-то подбирали деревенские, какие-то тухли прямо здесь.
А как-то случился перебой с килькой, стали креветок сюда поставлять. Мужики звали их зелеными червячками, гнушались есть. Потом приехал здешний дядька, который работал на бортовой машине в Москве, наварил их в чугуне, смотался в городок Ковылкино, что в тридцати километрах отсюда, набрал пива и закатил роскошную пьянку. С тех пор червячки овцам почти не доставались.
Нас обгоняет заляпанный по самую крышу трактор «Беларусь», притормаживает. Из кабины высовывается косматая башка и, пересиливая шум мотора, что-то орет. Езжай, машем мы ему, но он ослепляет нас благодушной с золотом зубов улыбкой.
- К дядь Феде едем, - кричит мой товарищ.
- Водка? Водка есть, - все так же широко и размашисто лыбится тракторист. – А больше нет ни х…
Дергает за рычаг, козырно ставя железного своего «коня» на дыбы, и уносится.
Нынешнее село Алькино отличается от тысяч других сел, разбросанных по карте родины, разве что какой-то неконтролируемой умопомрачительной колонией кукушек. Взахлеб перебивая друг друга, они обещают селянину вечную жизнь. И не одну. А в остальном – все, как и везде. Внушительные прорехи меж почерневших бревенчатых изб с уникальной резьбой в наличниках, обвалившиеся крыши и пустые глазницы окон. Сегодня отчего-то никто не заколачивает их крест-на-крест тесиной. Может быть, потому, что раньше избы эти хоть и покинутые, но служили уехавшему человеку тылом, местом, куда всегда можно вернуться. А теперь?
У дядьки моего товарища добротное, крепкое хозяйство. Две коровы, восемь племенных быков, поросята, утки, куры. Трактор и уазик без номеров и документов. Прежний автомобиль он сдал по программе утилизации, в счет Газели, которую приобрел в Москве для одного из трех сыновей. Теперь гасит кредит (24 тысячи в месяц) за счет мяса. Сам, говорит, не торгует, сдает по дешевке перекупщикам-коммерсантам по 140 рублей за килограмм. Когда-то дядя Федя был председателем здешнего колхоза. Перевыполнял соцобязательства. А в 90-е ветеринар вдруг обнаружил неизвестную липовую чуму у значительной части баранов и ярок. Подделал справку, расторопно толкнул мясо оптом, и с мешком билетов банка России был таков. Оставшуюся часть поголовья дяде Феде пришлось свезти в прокуратуру, чтоб не посадили.
В роскошном саду с косыми лучами тихонько выпиваем, закусываем. Щеки гладят ветки цветущих яблонь.
- Здарова, - через забор кричит сосед, механизатор Валера. - Все пьете?
И тут же, будто бы сам себе замечает:
- Бляха-муха, а я, похож, дома сегодня не ночевал. Ну, конечно, не ночевал. Следов-то нет.
Пока топиться баня, решаем съездить на кладбище. По улице, изрезанный гусеницами, ведет проселок, забирает вверх. Вдруг приходит смс-ка от человека, который, казалось и думать о тебе забыл «Ты где?». Я отвечаю честно. Но телефон упорно выдает «Ошибка». Мобильная связь в Алькино присутствует только на кладбище, и то, как утверждает дядя Федя, есть только одна палка.
Неподалеку от ворот вечный покой сторожат два прислоненных к забору исполинских креста.
- Кого-то хоронят? – интересуемся мы.
- Да нет, два московских племянника баб Маши привезли как-то по осени сюда, кому – непонятно. Так и гниют тут. И сами не объявлялись.
Кривые кресты уступами взбираются на холм, к облакам. Крапива тут имеет особую могильную сочность. Трава вдоль облупленных оград, впрочем, скошена. Пахнет сеном. С овальных фотографий смотрят чьи-то чужие ни разу не встреченные лица.
- Тут приезжал как-то один фермер из Германии, хотел в аренду землю взять, - усмехаясь, молвит дядя Федя, - Вынюхивал, мол, чего в вашем селе хорошо растет? Ну, я ему и сказал: кладбище, бля. Единственная, пожалуй, говорю, программа правительства (по переселению граждан), которая работает. Не наврали.
- И что он?
- А ничего. Покивал да уехал.
В твердой, спрессованной уже могиле над бабушкой, товарищ делает крохотную ямку, без всяких торжеств высыпает туда из кулечка далекую землю, разравнивает. Только пыльное облачко, как от выстрела из винтовки Дергунова, поднимается и летит, летит.
Стоим на теплом ветру, отсюда с высоты – село, как на картонном макете. К нему бегут со всех сторон реки одуванчиков, сходятся, расходятся, двоятся, расползаются и сплетаются.
- Что это?
- Когда-то дороги были, - безразлично отвечает наш провожатый.
Вечером едем в местный клуб. Дядя Федя там и за ди-джея и за истопника, и за секьюрити. Фары выхватывают из тьмы здание типовой советской постройки. С синими чайками над прямоугольниками окон, с увековеченными в кирпиче (не стереть) постановлениями какого-то съезда КПСС о культуре и просвещении. У входа - ни души. Дядя Федя зажигает свет и включает «Валенки, валенки» в аранжировке типа тынц-тынц. Внутри круглая печь, по стенам фотографии главы республики с первыми лицами государств. Приличная цветомузыка, на столе кипа газет и запах чего-то далекого уютного. Играем в домино, прячем костяшки во влажнеющих ладонях. Вдруг за окном раздается какой-то рев и глухой удар.
Мы выходим на улицу. Из белой, сплющенной, «копейки», остановившейся только с помощью электрической опоры, через давно отсутствующее лобовое стекло вылезает человек десять парней и девушек.
- А других тормозов нет, что ли? – спрашивает дядя Федя.
- Давно, - отвечает водитель. – Федор Иваныч, воткни, пожалуйста, вот это, - протягивает он диск.
Из колонок льется «Металлика». Толпа пускается в какие-то шаманские танцы.
- Черти, - то ли одобрительно, то ли задумчиво, говорит дядя Федя.

****
Наутро по селу ползут, переваливаясь с боку на бок, вереницы разномастных автомобилей. У приземистых, с покосившимися наличниками, изб останавливаются джипы и прочие иномарки. По цифрам на правом боку можно играть в города. А хозяйка позы Елена с мужем Александром уже выставили столы и флягу с позой. И улица расцвела мордовскими нарядами, заголосила непонятными песнями. Сколько раз потом садились за столы, никто уже толком не помнил. Кто-то уходил в тенек, кто-то шел на реку освежиться.
- А вот тут мы с дядей Колей запускали подлодку, - рассказывал моряк Сергей с Северодвинска своему восьмилетнему сыну, попавшему в Алькино в первый раз. – Правда, батареек ненадолго хватало и однажды она так и осталась где-то в тине.
- А помнишь, как вон там ты сдох во время физкультурного кросса в девятом классе, - подначивал капитана его товарищ, тот самый Колька.
- Да, ладно, - как пацан тушуется тот.
Ходили на родник, вспоминали, вспоминали, вспоминали. Ночное, лошадей, поцелуи, страдания.
Механизатор Валера кормил блинами со стола огромного пса. Тот сглатывал их, не жуя. А Валера кому-то доказывал.
-Человек свободен в одном только моменте: или туда или сюда. Зачем мы каждое утро встаем? Да надо, я обещал. А потом вдруг понимаешь: чепуху обещал. Зачем? Деньги, еще что-то. И все начинает из рук сыпаться. Нужна простота какая-то. Как есть, так есть. Вот я не мог, потом мог, потом опять не мог. Курил, не курил, опять закурил. Вечная борьба, как говорили мудрые: «Праздник каждого дня – удаление от греха». На этих словах он положил щеку на стол и уснул.
Кругом, разбившись на кучки по интересам, плясали, перебивая друг друга, что-то рассказывали. На закате флягу с гущей, продев в крышку палку, отнесли в соседнюю избу, деду Игнату. Но он ее не принял. Изготовить триста-четыреста литров на следующий год, для этого надо и силы и средства. У него не было ни того ни другого От задней калитки, с забитого сорняком огорода, дядя Игнат, долго смотрел, оперевшись на бадик, как флягу отнесли в поле и с мордовскими молитвами предали закваску пашне. Земля равнодушно впитала. А улица лишилась этого праздника навсегда. Такова традиция. Но почему-то не было грустно. Пусть не этот праздник, но какой-нибудь другой, например, Троица, которая есть и будет, все равно поманит сюда.
А потом мы увидели водителя, который нас подбросил. Он оказался директором школы в соседнем селе.
- Две уже закрыл, - даже как-то виновато сказал он.
- То есть?
- Ну, только приду, начну что-то там придумывать, внедрять - школе через год каюк, упраздняют, - говорит он. - Вот и в этой дорабатываю учебный год и все. Правда, сюда, в Алькино, зовут. Но я противлюсь. А ну как закроется, меня тут проклянут.
Он немного помолчал.
- А тут, извините, родина.
- Да что вы знаете про деревню? - просыпается опять механизатор Валера. – Она же неисчерпаема, как хороший колодец. И все, что вы про нее придумаете, будет куцым, клешированным штампом. Как говорил, Шекспир, слова одни скрывают всегда слова другие.
Я смотрю на дядю Федю.
- А что, да, он у нас знаешь какой начитанный.
- А Бунин ваш – рефлексирующий слюнтяй, - почему-то говорит Валера и опять засыпает.
Звезды над головой, хоть охапками рви, как ромашки. На краю стола горит старый фонарь «Летучая мышь». О стекло звенит мошкара, кукушки где-то в отдалении никак не уймутся. Женщины, позвякивая монистами, убирают посуду. На скмейке только мы и Валера.
- Жену иногда пугаю, - мямлит он. – Мол, надоело все, умереть хочу. Но каждому свой срок. Я раньше думал: «Почему на кресте изображены череп и кости?» да потому что от всех твоих желаний, суеты только они и останутся. Христос сказал: «Как застану, так и возьму. Умереть можно каждую секунду. Поэтому всегда надо быть на стреме.
Мы уже собирались уходить, как к столу из темени явилась старуха. На ней была шуба и войлочные сапоги. Потом выяснилось, что это Вера – местная сумасшедшая. В переходе на Пушкинской, в Москве, во время теракта у нее остались муж и дочь, ездившие ей за цигейковой шубой. Теперь в ней вот она и ходит.
- Ты кто?- спросил Валера.
- Жак Ив Кусто, - был ему ответ.
Он наполнил стакан самогоном, себе и ей, чокнулся, выпил. И запел.

Категория: Статьи Автор: Владимир Липилин нравится 0   Дата: 15:03:2012


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru