Верблюд и дружба народов
|
-1- Мы продолжали ехать на посевную. Бесконечно долго и весело. Впрочем, все когда-нибудь кончается. Веселье кончилось быстрее, чем долгая дорога в степи. Выпили все, что пилось и разводилось. Скакать по разгоряченным крышам на вторые сутки стало невмоготу. Песни под гитару шли по третьему кругу, тем более, что выбор был не особо велик. Немного Визбора, немного эмигрантов и так по мелочи. Самое неприятное в том, что иссякло курево. С этим так всегда. Сколько ни запасайся. А потому, что на одного запасливого, как ни крути, выпадал десяток стрелков. И ведь не угостить нельзя, не по-братски. Вот и шароебилась похмельная братва из разбитого вагона в разбитый в поисках остатков былого веселья како жидких, тако травяных. Все пять вагонов были забиты студентами-недомерками первого-второго курса, впритык по шестеро-семеро в плацкартных отсеках и по двое-трое в проходах. Квасить стали еще накануне ночной посадки. И, как полагается, команду «По вагонам!» выполнили далеко не все. В числе курьезов – не выполнивший команду куратор второго вагона, аспирант - первогодок, отправленный надзирать за филологами. Остальные, физики, биологи-химики, географы и историки своих вертухаев сохранили. Впрочем, помехой они особой не были. Некоторые, напротив, оказались очень даже полезны. Храня свежие воспоминания о веселой студенческой молодости и явно тоскуя о ней в скудной событиями аспирантской подневольной жизни, они не только с охотой вдавались в исторические экскурсы своего студенчества в гитарном кругу молодняка, не только подпевали, запивали, пригубливали, но и разливали из собственных запасов. Гудеж продолжался всю ночь и весь первый день. Девчонок в этом мужском разгуле набралось на пару купейных отсеков. Их берегли. В задернутые откуда-то добытыми серыми застиранными простынями проемы не врывались. С приставаниями не лезли. В основе своей дамы были разобраны еще на большой земле. Они и брались на посевную в качестве поварих – посудомойщиц по две на бригаду из двенадцати особей мужского пола. При этом в закрепленной бригаде каждая дама имела своего героя – избранника сердца. Мужское заблуждение заключалось в том, что нам казалось, будто это мы их имели. Во время затянувшегося следования к месту назначения дамы нас в этом не разубеждали. О чем-то без умолку шушукаясь в своих занавешенных купешках, вызывая по очереди на разговор воздыхателей, позволяя полюбоваться собой, они периодически присоединялись к компаниям, пригубливали дрянное винцо, извинялись и отплывали в сопровождении все тех же заплетающихся в собственных ногах воздыхателях. Некоторые, как моя Ольга, позволяли себе слегка расслабиться на один-два захода. Но это была лишь дорога. О, женское вероломство! Они лучше нас знали, что все когда-нибудь кончается землей, чертой оседлости. А там, когда уже нет риска «за борт в набежавшую волну», там уже наступали их законы. И сила красоты сводила сума двенадцать озабоченных мужиков, беснующихся без армейской компотной добавки … И оли наши вмиг превращались в охотниц за приведениями, выщелкивали себе жертв и получали удовольствие по полной: один таскал цветы, другой пел романсы, третий писал стихи, четвертый тайно от первых трех утешал разгоряченную бабью плоть. При этом надежды питали все, поскольку поцелуи, раздаваемые каждому, за грех не считались. Потом все четверо странным образом узнавали о подвигах и надеждах другу друга и устраивали ристалища, и не только словесные. Дама обмахивалась веером и бросала перчатку победителю. Интеллигенция ср…! «Да набейте вы ей морду!»- мудро советовали местные. Но мы лицами темнели, разливали, заглатывали, выходили на воздух поговорить на двоих, курили до усеру, наносили хук справа недавнему другу, но им – избранницам, которых мы же выволокли в эту широкую степь, чтобы без нас не тосковали – им, дамам нашего сердца, таким нежным и преданным еще недавно в дороге, фейсов не чистили, даже вожжами по крупу не охаживали. В общем, вырожденцы советского строя, да и только! А может и не так все? Может на самом деле просто гусары, рыцари чести, настоящие мужчины? Заур в этом ни на минуту не сомневался. Мужчина на женщину руку не поднимет. Мужчина не плачет. Мужчина не предает. И вообще настоящий мужчина – грузин. Ну, и наоборот, конечно. От похмелья Заурий не страдал и в поисках курева вагоны не шерстил. Во-первых, кроме того, что красив, был высок, широк в плечах, в питии вынослив, а к куреву вовсе не пристрастен. И потому, не оценив нашей тоски по вчерашнему веселью, он отправился к даме сердца по имени Наташа. И был допущен ею с согласия попутчиц в отсек на чай с сухариками, поскольку перегаром и табаком не пах, имел вид опрятный и свежий, на зависть оставшимся по ту сторону занавески. - Грузин, - резюмировал Вовка. И полез остужать голову на крышу вагона. Одна радость – сегодня было прохладно и свежо после утреннего дождя. - Надолго ли? К полудню солнце все выпарит. - Заткнись. Не умничай, - Вовка улегся на спину. Я остался сидеть, согнув и обхватив руками колени. Поезд дернулся. Встал. Степь. Серо-зеленая. К запаху полыни от влаги примешивалось еще что-то сладкое. - Смотри, - ткнул я Вовку. – Верблюд. - Ну, и что. - Верблюд лежит. У него два горба, наполненные. Можно забраться. - Иди, забирайся. - А ты? - А мне плохо. - И мне плохо. - Тогда, какого … - Но ведь верблюд. Лежит. Помнишь, «Джентельмены удачи»? - Я еще и «Двенадцать стульев» помню, - пробурчал Вовка. Заур не дал развиться больному трепу похмельных придурков на крыше вагона. Красивый, широкоплечий, свежевыбритый, приятно пахнущий грузин, спрыгнув с вагона, шел через степь к застывшему, подогнув под себя ноги, верблюду. Шел уверенной размашистой походкой, по-хозяйски. Его заметили. Над вагонами стали всплывать гудящие головы. В проемах дверей появлялись опухшие лица. Кое-кто сполз по поручням на землю. Верблюд повернул голову в сторону Заура. С крыши не было видно, но казалось, у верблюда глаза расширились и шикарные ресницы вспорхнули вверх. Во всяком случае, жевать верблюд перестал это точно. Нижняя челюсть так и замерла где-то внизу, приоткрывая тупые крупные зубы. Ни у кого из зрителей, в том числе у верблюда, не вызывало сомнения в том, что Заур направлялся к несчастному животному с какими-то пакостными намерениями. Для владеющих человеческим языком и находящихся в районе второго вагона эти намерения были яснее лунной ночи - в тихо поющем степном пространстве отчетливо раздавалось женское сопрано: - Заурчик, приведи его ко мне. - Вот с…, что с мужиком делает! – возмутился я. - Он не мужик, он грузин. К тому же не болеет, - прокомментировал Вовка. Не болеющий грузин достиг верблюда и встал возле него в раздумье. Ни на морде, ни на шее верблюда ничего даже отдаленно напоминающего уздечку, петлю или просто веревку не было. Заур погладил животное по шее и что-то стал ему говорить. С крыши слышно не было. - Как ты думаешь, он с ним по-грузински или по-русски разговаривает? – поинтересовался Вовка. - По-казахски, наверное. - Силен! Верблюд, однако, на поглаживания и уговоры отреагировал однозначно. Поскольку от подошедшего человека явной угрозы не исходило и вел он себя не шумно, даже ласково, верблюд возобновил жвачку и отвернулся в противоположную сторону. Заур повернулся к вагону. - Ну, Заурчик! - пропело оттуда. Заур зашел к верблюду со стороны отвернутой морды и взял животину за уши. - Опа! – цирк обещал стать зрелищным. Народ вокруг взбодрился. Верблюд резко мотнул головой, но миролюбивое лежание продолжил. - А ты сядь на него, - посоветовал кто-то. - Давай, давай, - стало раздаваться со всех сторон. Заур решительно взялся за передний горб перебросил ногу. Со стороны второго вагона раздались аплодисменты и радостное девчачье повизгивание: - Ой-ой, здорово. Веди его сюда. Заур сел в межгорбие плотнее и начал настойчиво колотить верблюда по бокам. Корабль пустыни продолжал терпеливо жевать. Лежа. Вдруг паровоз дал надрывный гудок, рванувший в больных головах как бомба: - У-у-у-а-а-а! Верблюд, наверное, тоже болел. Может вчера переутомился, может воды перепил – вон горбы какие! Так или иначе, резкий паровозный рев ему, как и нам, не понравился. Он вскочил на ноги – резко, практически без подготовки - и оказался неимоверно высоким. Я, во всяком случае, со своим ростом вполне прошел бы под ним, лишь чуть наклонившись. Но испытать не удалось. Обнаглевший паровоз взревел второй раз и начал трогаться. Обалдевший верблюд чуть не подскочил на месте и рванул с ходу рысью или иноходью. Бог знает, как это у них называется. Главное – побежал, быстро, резво, и, что особенно пикантно, в сторону диаметрально противоположную движению паровоза, который словно стремился наверстать упущенное за прошедшие сутки. Между горбов верблюда во все стороны болталась широкая спина Заура, на глазах уменьшаясь, источаясь. Верблюд входил в игольное ушко степного пространства, растворяясь в нем. Вместе с ним растворялся смелый, уверенный в себе грузин, настоящий мужчина. - Зау-у-у-а-а-а! – крик заглушил очередной третий и прощальный рев паровоза. - Вот стерва! – сплюнул Вовка. – Пропал мужик. Вокруг была степь. Голая, пустая, пропахшая полынью, безлюдная, дикая, чужая степь. Ни холмика, ни домика, ни дымка. Только паровоз и дура Наташка с ее бабьими прихотями стрелой неслись через гончарный круг ковыльной поволжской равнины или низменности - кому охота пусть уточняет у географов в четвертом вагоне. И одинокий грузин на верблюде мчался неведомо куда по этой степи. И только бог один мог ответить, когда встретятся и встретятся ли верблюд и паровоз, Заур и Наташка. - Земля круглая, - резюмировал Вовка. – Пошли. И мы полезли вниз в вагон, рискуя на полном ходу свалиться в эту ставшую в один раз такой опасной степь, поглотившую нашего боевого товарища. -2- Заур трясся на несущемся верблюде, верный себе и своей мужской выдержке. У всего есть начало и конец. Верблюды тоже люди и имеют свойство уставать, тем более от бессмысленной скачки. «Синяки будут, - подумал Заур по-грузински. – Хорошо не по горам скачем». – Стой, скотина! – крикнул по-русски. Скотина даже ухом не повел и продолжал свою иноходь. Тем временем впереди появились смутные очертания то ли большого шалаша, то ли приземистого круглого домика. Степь оказалась не такой уж ровной – обман зрения. Спуски и подъемы, небольшие овражки открывались неожиданно и лишь тому, кто передвигался по этой степи. Заур скосил глаза вправо-влево, рискованно оглянулся назад. Железки и плетущегося по ней паровоза и след простыл. Даже верхушки столбов и строчки проводов не маячили – исчезли за бугром. И опять – во все стороны ровный гончарный круг. Не прошло и получаса, как верблюд замедлил бег и замер у самой юрты. Это была именно юрта. Заур с межгорбья сползать не спешил: все же высоковато. Полог откинулся и на свет вышел низкорослый узкоглазый мужичок в высокой странной шапке и полосатом кафтане. Заговорил фальцетом громко, почти закричал, задрав лицо к Зауру. Верблюд почтительно переступал с ноги на ногу, наклонял голову и сопел. Прокричав что-то не по-русски и, явно, не по-грузински, мужичок похлопал верблюда по шее, назвал его Васей и добавил еще что-то. Двугорбый стал послушно опускаться на колени: сначала передние – Заур качнулся вперед и вцепился мертвой хваткой в горб, потом задние – Заур выпрямился. «Интересно, как он тогда вставал?» - подумал Заур. Ни черта не помнил – настолько все быстро произошло! Васька улегся и опять зажевал, посапывая и грубо мурлыча – не иначе. Заур сполз на бок. Почувствовал дрожащими ногами землю. Узкоглазый подскочил и ткнул грузину прямо в левый глаз правым сухим кулачком. Крепко ткнул. Грузин промолчал. Отвечать не стал. Только спросил: «Ну, и что?» Низкорослый мужичок глянул снизу вверх и вдруг рассмеялся: «Шайтан, грузин что ли?». - Заур, - протянул руку. - Айтуган, - ответил. И добавил – Казах. - А почему Айтуган? - Мать в новолуние родила. А Зайыр по – нашему «который на самом деле», можно не сомневаться. Ты на самом деле? - Я Заур. Но можешь не сомневаться. - Заходи, - казах откинул полог. – Садись, - указал на подушки сбоку от входа. Сам сел напротив. Взял белую пиалу. Плеснул из бутылки что-то – Заур не заметил, в глазах еще бегали мушки от недавней скачки. Протянул гостю: - Выпьем за знакомство. Заур принял сосуд. Посмотрел на прозрачную жидкость. «Кумыс, - подумал, - а выглядит как водка». Залпом выпил. Поперхнулся: - Совсем как водка. - Конечно, водка. А ты что подумал, кумыс? У меня Васька. Василиса его дома осталась. - А ты чего тут? - Путешествую, - уклончиво ответил Айтуган. - Я тоже путешествую, - сказал Заур. - Пешком? - На паровозе. - ? - Студент. На посевную едем. - А верблюд причем? - А! Женщина попросила, - махнул рукой на свою глупость. - Выпьем. За женщин, - хозяин разлил водку. Разломил краюху черного мягкого хлеба. Подал луковицу. Выпили, закусили. Стало хорошо и уютно. На посевную уже не хотелось. - Что все-таки делаешь. - По-разному. Сейчас баранов, овец пасу. Потом сено косить буду. - Косой? - Зачем. Трактор, косилка. А ты чему, молодой, учишься? Заур посмотрел в безбородое маленькое личико казаха. - Не моложе тебя. Русский язык с литературой. - Это хорошо, - непонятно к чему задумчиво произнес казах и разлил по третьей. - У меня отец на войне погиб. Как раз в конце. Сегодня поминаю. Выпьем. Выпили. Помолчали. Казах оказался старым. - Извини, - сказал Заур. - Что извиняться? Мне два года тогда было. А у тебя кто? - Дед. Киев освобождали. Помянули деда. Выпили. В степи раздался звук, похожий на стрекот мотоцикла. Затрещал у самой юрты и заглох. - Петро, - улыбнулся рожденный в новолуние и выросший без отца. Полог весело отлетел в сторону. В проеме показалось большое круглое лицо, нос картошкой, густые седые усы концами вниз до края подбородка. Крупная голова наголо выбрита. Глянешь – не ошибешься. - О, ты дывы! Казах, грузин. Хохла ждете? - Ждем, ждем, - обрадовано зачастил Айтуган. - А Вы как узнали? - Во-первых, не Вы, а ты. Ну, а во-вторых, ты себя в зеркало видел? Ну, а как только слово сказал, то и в зеркало смотреть не надо. Отца помянул, Айтуган? - Помянул. - И деда моего вспомнили. - Налейте и мне, хлопцы. И у меня деды. Оба. Налили. Выпили. Айтуган откуда-то достал инструмент: полугруша с длинным – на вытянутую руку – грифом. Щипнул две струны по очереди. Зачастил пальцами быстро, энергично вступление. Остро запахло степью. И затянул песню. Долгую. Монотонно-грустную. Как будто дым стал вплетаться в глаза. Грузин зажмурился. Украинец откинулся на подушки. Не заметили, как затих тонкий гортанный голос, смолкли звуки домбры. Заур без перехода запел «Сулико». Первый куплет по-русски, потом перешел на родной язык. - Сталин любил, - прокомментировал Петро. Заур выводя очередную руладу, кивнул. Дотянул. Умолк как будто выдохся. - Эх, - махнул рукой Петро. – Начисляй. – И достал из-за пазухи очередные пол литра. - А теперь дозвольте мне завершить этот концерт дружбы народов, - набрал воздуху побольше и грянул как целый хор, аж тент задрожал: Распрягайте, хлопци, коней…! ….. -3- Смеркалось. Поезд дотягивался неспешно до полустанка. С реальным семафором, маленьким вокзальчиком и полногрудой тетенькой со скрученным флажком в поднятой руке. Первое человеческое явление архитектурное и биологическое в пустынной степи за последние пять часов. По вагонам поползла неведомо откуда взявшаяся пропитая проводница, роняя на ходу заплетающимся языком: «Сы-тоянка пи-ять минут». В густеющих сумерках, посреди перрона возвышались три фигуры. Большая с опущенной на могучую грудь черной кудреватой головой, маленькая справа в подпоясанном халате и островерхой шапке и явно лихого вида приземистая, но ширококостная, плотная фигура бритоголового запорожца с подобающими усами в расстегнутой рубахе на голое тело, спортивках, обвисших на коленях и сандалиях на босых огромных ступнях. Фигура посредине подняла голову, взглянула на остановившийся поезд, качнулась. Казах и украинец крепко сжали грузина с боков. - Стоять, шайтан! - Тримайся хлопец. Твои приихалы. - Гамарджоба, - гаркнул Заур и снова опустил голову. Мы посыпались из вагонов. Двое с трудом подводили Заура к ступенькам. Уперли. Вдруг Заур вскинулся, повернулся к Айтугану, приподнял – откуда что взялось! – поцеловал в морщинистое лицо, молча. Также молча сграбастал за шею Петра, чмокнул куда-то в бритую макушку. И видно потратил остатки сил, стал обмякать. В вагон втаскивали всем тимуровским отрядом. Паровоз свистнул резко, истошно. - Гарный хлопец. - Настоящий грузин. Повернулись, пошли, покачиваясь к стоящему поодаль мотоциклу. Зауру освободили нижнюю полку. Свалился. Запрокинул голову. - Заурчик, - девичья моська с покрасневшим от слез носом вынырнула из-под чьей-то руки. - Уйди женщина, - простонал, приподняв окончательно свинцовые веки. - Поняла? Цирка не будет, - перевел Вовка. Наташка упорхнула, обижено всхлипнув. Поезд монотонно стучал на стыках. Наступила вторая ночь пути. Мрак навалился резко, неожиданно, плотно. Глаз выколи! В степи так всегда. Но вскоре разлился лунный свет. Где-то над поездом серебрился Чумацкий шлях – Млечный путь. А в поезде спал богатырским сном настоящий грузин. И снились ему он, Айтуган и Петро в гимнастерках, в окопе. Улыбались, смотрели друг на друга и улыбались. Или это были не они? - Роспрягайте, хлопци!.. – крикнул спросонья. - А ты говоришь он не полиглот, - заметил Вовка. - Ничего я не говорю. Пошли курить. И мы опять полезли на крышу. Два еврея. Под звезды. Утром нас ждала посевная. - Жаль, нас там не было. Вышла бы полная дружба народов, - мечтательно произнес Вовка, затягиваясь. - А я тебе говорил: смотри верблюд! - А Зауру Наташка говорила. Вот так. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Игорь Гуревич | нравится 0 Дата: 17:02:2013 |