Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Милостыня


К оконному стеклу давно налипли капельки звезд.
Рядом жена так посапывала, словно ее ласкал или напоил медовым снадобьем Морфей. Компьютер успел продрогнуть в притихшей комнате сына и видит, наверное, вместе с ним самые фантастичные сны. А вот Павлу никак не удавалось заснуть. Он пробовал себя ругать, что бессмысленно старается оживить, то чувство, которое когда-то его ослепило. Зачем ворошить прошлое, как вспоминать и тот дождь, который искупал его лет пятнадцать назад? Хотя и не отрицал, что жена друга иногда будоражила воображение, во сне неожиданно появлялась и также неожиданно исчезала, стоило ему к ней приблизиться.
"Может, обознался? – этим сомнением старался себя успокоить. – Хотя, чем черт не шутит…"
…Прошедшим солнечным днем перезрелой осени, когда уже не первый день мела оранжево-желтая метель из тополиных листьев, он шел по Красной площади мимо Вознесенского собора. С неба донеслось курлыканье журавлей. Он, подняв голову, остановился и наблюдал, как птичий клин бороздил бесследно полинялой голубизны небо, заляпанное лоскутами облаков, и, удаляясь, постепенно в нем растворялся. Но журавли со своей, только ими исполняемой, песней оставляли след в его душе, вызывающий в ней трепетное волнение. Казалось бы, что тут особенного: улетают птицы туда, где им теплее и сытнее, - пожелай им легкого пути. И все. За свои почти сорок лет он это видел не раз и не два. Но каждый раз птицы, выстроившись почему-то клином, завораживали его удивительной красотой и вроде бы прощальной неспешностью, и заставляли сердце учащенно биться. Наверное, потому, что приходилось осознавать: еще один год жизни незаметно быстро растаял, о чем напомнили ему исчезнувшие в небесной бездонности журавли…
И вдруг его слух резанул голос женщины:
- Подайте, Христа ради…
Повернул голову к паперти. На ней с правой стороны от врат храма стояли мужчина и женщина. Они были одеты в какое-то подобие одежды, забывшей, наверное, навсегда прикосновение к себе утюга, воды и стирального порошка. И что удивительно! – они казались ему на одно лицо, похожими друг на друга. На их глаза, будто наплывали опухшие щеки. Мужчина отличался от женщины разве что небритой бородой.
Женщина протягивала левую руку к людям, неспешно заходившим внутрь собора. Некоторые верующие по пути следования клали на ладонь протянутой руки монеты, кто-то и мелкие бумажные деньги.
- Помоги вам Бог! – вновь услышал Павел голос той женщины.
Большинство же прихожан почти не обращали внимания на попрошаек. Их вид вызывал у Павла одновременно жалость и возмущение:
"Надо же до чего допились!.."
И вдруг…
"Вера?.."
Закрыв глаза, встряхнул головой. Вновь его взгляд просквозил в сторону той женщины. Ему почудилось, что он вроде бы услышал, нет, не голос, а эхо того голоса, который на свадьбе друга поразил его своей по-детски стеснительной нежностью и тихой дрожью, с беззаботной легкостью выплескивающийся из груди.
"Не может этого быть!?"
Сделал шаг в сторону паперти с желанием подойти к ней и спросить, как она-то сюда попала. Но его остановило сомнение:
"А если это не она?.. Вере сейчас вряд ли сорок исполнилось, этой же на вид годов …пятьдесят, не меньше…"
Павел знал, что четырнадцать лет назад, если это все же была Вера, погиб в автомобильной аварии ее муж, а его друг, и что недели за две до той трагедии Вера родила дочку. После смерти друга он в далекую орловскую глубинку не наведывался, потому ничего не знал о судьбе вдовы и ее девочки.
Но кто бы ни была эта женщина, она заставила память возвратиться в тот день – день свадьбы друга.
2

Однокурсник по педагогическому институту Владимир Садовников позвал Павла на свою свадьбу. Отказаться ехать в далекое село на окраине Орловской области не мог – дружили студенты все пять лет учебы на физмате.
А тут еще и интерес у Павла заискрился. Его друг, будучи студентом, как-то странно себя вел. Казалось, что Владимира ни одна девчонка не интересовала. И это в институте, где студентки литфака, а уж об инязе и говорить нечего, своей красотой и стройностью с ума сводили. Ребята, на них глядя, шеи чуть ли ни в штопор закручивали. А Садовников от них, словно за светонепроницаемыми очками глаза прятал.
Павлу-то он рассказывал, что у него в деревне есть девушка. Зовут ее Верой. Работает продавцом в местном магазине. Она с Владимиром вместе в школе училась. И если парень поступил на физмат, то девушка в школе училась на троечки с редкими четверками, попытку поступления в какой-либо институт или, на худой конец, в техникум даже не предпринимала. А вот по торговой части вроде бы способности проявляла.
Владимиру было все равно: как она училась в школе, кем работала. Ему вроде бы и дышать становилось тяжело, увидев ее. А что происходило в его душе, когда к ней на свидание ходил, когда целовал ее, до петушиного утра наговориться с ней не мог, даже и представить невозможно. Но встречались они лишь в редкие его приезды из Ельца на выходные дни или в летние каникулы.
Павел, подставлял Владимиру все до единого своего зуба для пересчета, спрашивая:
- И ты ни разу ее ниже талии не проведывал?
Садовников нескрываемо возмущался:
- Я же ее люблю!
- И что?!
Павла девушки, и не только институтские, баловали своими страстными ласками, он у них успех имел, на зависть другим парням из студенческого общежития. И, естественно, не верил терпению друга, который, разве что на смех курам, сдерживал в себе мужское возбуждение целых пять лет.
- Когда поженимся, вот тогда и…
- А не боишься, что у нее терпение в клочья разлетится? Кому-нибудь другому свои прелести подставит? – ухмылку на лице Павла, словно на липучку приклеили.
- Она не такая! – потом со злостью добавлял. – Ты своих вертихвосток с моей Верой не равняй.
- Тебе, дружище, виднее, - но свою улыбку, как окурок в пепельнице, Павел так и не погасил.
Теперь Павлу предстояло убедиться, стоило ли его другу голову терять из-за какой-то там Веры-продавщицы. Он сам год назад женился. Ему уже целый месяц сынишка по ночам спать не дает. Павел настоял, чтобы назвать его в честь своего лучшего друга – Вовкой. Жена, как она выразилась - еще не успела с ума сойти, чтобы с грудным ребенком вместе с мужем ехать на свадьбу. Потому Павел на торжества к Владимиру и его невесты добирался один.
Но если бы он знал, в какую погоду угодит в тот день, то лучше бы жене помог с ребенком посидеть. Ему показалось, что к черту на кулички, наверное, легче добраться, чем в затерянную богом деревню в орловской глуши, в которой жил Владимир. Автобусного сообщения до деревни не было. Пришлось ехать на поезде до полустанка, на котором поезд делает лихорадочно короткую остановку.
И только Павел вышел из вагона, как с его лицом тут же поздоровались бесцеремонно-хлесткие капли дождя. По закону подлости он не взял в дорогу зонт или хотя бы плащ. А ведь жена ему советовала "на всякий случай" зонт взять. Но с утра оконные стекла их квартиры солнечные лучи выкрасили в ярко-золотистый цвет, на дождь вроде бы и намека не было. К тому же Павлу хотелось во всей красе предстать перед другом и его избранницей в светло-сером костюме, о стрелки, выведенные женой на брюках, не хитро было руки порезать. На иссиня-белом фоне рубашки выделялась бабочка под цвет костюма. Ему бы в таком одеянии в фотосалон прямиком дорожку протоптать, а не оказаться на полустанке в хмурую погоду и не менее хмурое свое настроение вместе с неопределенного возраста женщиной, которая вывалила из вагона два мешковатого вида баула.
Павлу она показалась худой до прозрачности. Обычные у женщин выпуклости на груди и сзади ниже поясницы, у нее словно кто-то специально стесал. Может, крупные дождинки на него повлияли, и он сравнил эту маленькую женщину с капелькой. На ее скуластом лице выделялись большие и проворные глаза и чуть крючковатый нос, которым она вроде бы вокруг себя что-то вынюхивала. На вид ей было лет под шестьдесят. Голову прикрывал платок, концы которого завязаны на затылке. Кофта серо-зеленого цвета свисала с ее плеч так, будто она на кол для просушки вывешена.
- Вот, сынок, так всегда, - первой заговорила она, - и ведь он такой смолоду.
- О ком вы это, бабушк?
- Тоже мне внучек вылупился, как кукушонок из яйца! – даже не поглядела в сторону Павла собеседница, взгромождая на плечи баулы, между собой связанные какой-то лентой. – Помог бы лучше.
- Конечно, конечно… - и он суетливо помог женщине приподнять на ее плечо далеко не легкий груз.
- А вот за это, шесть копеек, премного благодарна! – легонько подпрыгнула, окончательно приучая плечо к будущей ноше. После чего спросила как-то недоуменно. - Тебя-то, сердешный, в наши края, какой такой сиверкой занесло?
- К другу на свадьбу, - Павел пояснил таким тоном, что вроде бы он на этом полустанке останется до тех пор, пока не дождется поезда, который его обратно тем самым "вихрем" в Елец не унесет.
- Ай, к Володьке Садовнику?
- Да, к Владимиру. А вы его, откуда знаете? – в настроении Павла появился точно такой же тусклый солнечный лучик, который иногда прорывается с неба на землю между зашторенными тяжелыми осенними тучами.
- Так я ж от него в двух домах живу со своим трутнем.
- С кем, с кем?
- С Григорием. Нет бы, меня встретить, помочь в такую слякоть продукты до дома дотащить, ему же, паразиту, их накупила. Куда там. Да и что с него возьмешь – нет у него ни в словах, ни в делах склепки. Бог его мне за шесть копеек в муженьки, видно, по неосторожности выронил.
- Так уж и выронил? – у Павла проскользнула мысль, которая чуть подсластила его скверное настроение, что с этой женщиной в любых обстоятельствах особо-то и не загрустишь. Вдогонку первому второй вопрос у него с губ сорвался. – И почему за шесть копеек?
- А как же иначе-то? Взять Вовку. У него руки без работы, как при чесотке, от зуда стонут. А мой? Он же работы пуще смерти боится. Как что-нибудь по дому сделать мужская сила требуется – у него то понос, то золотуха, мол, не могу, а вот жрать хочет по пирогу. У него же скоро от еды на зубах мозоли натрутся. Один-то необхватный мозоль уже заработал - пупок коленки до синяков разбивает. А шесть копеек знаешь почему?
- Откуда?
- Ты слышал такого певца – твоему другу теска?
- Какого? – Павел пока не сдвинулся с места в раздумье, что ему делать – идти в деревню с этой женщиной по уши в грязи или действительно, пока не поздно, дождаться поезда обратно на Елец, и к теплой постели жены под стук вагонных колес лететь.
- Ну, какой засосет стакан и в Ватикан оглобли поворачивает.
- Высоцкого, что ли?
- Кажись, да. Вот мой Гришка, как и он, хрипит, когда из холодильника выпьет кваса или молока на похмелье.
Павел в душе возмутился: "Тоже мне, нашла с кем своего муженька сравнивать…- Еще раз подкрепил свое мнение. - Ни одному мужику еще не удалось в бабьих мозгах какую-либо логику объяснить…"
А незнакомка продолжала обрисовывать мужа красками только ей известными:
- Так вот, у нас раньше в кооперации продавали соль по шесть копеек за пачку. Я со своим Гришкой живу так, что тебе пачку соли каждо денно съедаю…- и вдруг спросила Павла, будто он ей был что-то должен, и она об этом неожиданно вспомнила. – Что ты стоишь, шесть копеек, столбом? Свадьба же без тебя гудеть начнет…
И он зашагал вслед за женщиной, которая засеменила по грунтовой дороге, будто та вовсе и не была намылена дождем.

3

Женщина шла упруго проворно, вроде бы на ее плечах вовсе и не было довольно таки тяжелых баулов. Казалось, и грязь, как губастая и ненасытно-страстная девица, не присасывала подошвы ее старомодных и со стоптанными каблуками полусапожек, как подошвы туфлей Павла, которые, то и гляди, оторвутся.
Дорога была узкая, на ней умещалось только две колеи от колес автомашин или тракторов. К ней с обеих сторон подступало грустное поле со скошенной стерней. И небо – черно-серое, плачущее поливало вроде бы не дождем, а тоже грустью.
Павел еле поспевал за женщиной, которая протаптывала тропинку между двумя колеями. На его лбу уже и пот с дождем сдружились.
Молчать попутчица не могла, или вообще такой способностью с рождения обделена. Павел, поняв это, с улыбкой вспомнил, как его сосед по квартире Костя Колчев рассказывал о своей жене, которая возвратилась домой после отдыха на Черном море.
"Ты не поверишь, Павел Викторович, но у моей Эльвиры на юге даже язык загорел".
"Язык?.. Загибаешь ты, сосед, на холодное…"
"Точно тебе говорю. Она же и там ни на мгновение рот не закрывала, разговаривала не только с людьми на пляже, но и с морской волной общий язык находила, видно, хотела и ее переговорить. Вот язык от загара у нее и покрылся шоколадным налетом ".
Павел вспомнил шутку соседа, готов был в рот женщины заглянуть: "А какого цвета язык у нее?"
- Верка – девка ладная. У вас, мужиков, глаза к ней пиявками присасываются. Цветы-то они, знамо дело, жизнь украшают. Только в семейной кутерьме чаще всего красавица роза в ладонь кровожадными шипами впивается. Вот Верка, шесть копеек, и есть розовая роза.
- Что так? – спросил Павел.
Он первые минуты пробовал перепрыгивать лужи на дороге, поднимал колени высоко так, как цапля вышагивает на мелководье в поисках рыбешки, потом понял, что эта затея бесполезная – до деревни дорогу, превращенную дождем в студень не застывший, одним прыжком не одолеешь. И он шлепал своими модельными туфлями по грязи вслед за женщиной, которая ему представилась без отчества – просто Клавдией. Он себя тоже назвал - просто Павел. Одно ему согревало душу, что попутчица его серые мысли недовольства погодой разгоняла своим разговором, в который он с трудом смог втиснуть предельно короткий вопрос.
- Соблазны они чем-то напоминают пчел в растревоженном улье. От их жал не так-то просто отмахнуться, умишко для этого требуется, а его порой на шесть копеек припасено.
- Что вы имеете в виду? - ему как-то неудобно было ее просто Клавдией назвать – она ему в матери без всяких натяжек годилась бы.
- Володька не на ту ягоду соблазнился.
- Почему?
- Ты, вижу, одет не по нашенскому – деревенскому. На шее вон стрекоза и под дождем крылышки не опускает.
- Бабочка это…
- По мне пусть она хоть девочкой будет. И ладони у тебя закостеневшими мозолями и черными трещинами от работы, как у наших баб и мужиков, не помечены. Ты же мне на плечо мешки с потугой поднимал. Я это по твоему дыханию докумекала. Выходит, в каком-то кабинете штаны протираешь?
- Я учителем в школе работаю.
- Вовка тоже наших деревенских оболтусов уму разуму учит. А Верке, дай Бог, с ее замашками в магазине в трубу не вылететь. А все потому, что своими красивыми глазками она, как из рогатки, в кого не попадя стреляет. Глядя на нее, я свой умишко так в копенку сгребаю, что ей не хитро свою судьбу на ледяную дорожку вытолкнуть. Ее в веселые компании, будто кто на вожжах притягивает. Правда, если частушки тачать и плясать начнет - ни одну девку их нашей деревни рядом с ней не поставишь, она же туфли может в лохматы растрепать.
- Что ж Владимир не знает, кого в жены берет? – Павел подумал, что вот такие худющие, не наделенные природной красотой женщины, всегда стараются красивых девушек или женщин словесной грязью обляпать.
- Он, кажись, кроме ее красоты ничего другого не замечает. Вовка-то, как и его отец, со своим характером напролом прет. Тот ведь свою Наташку, мать, стало быть, Вовки, наперекор родителям под одеялом в своей постели спрятал. Уж больно она скроена наспех. Правда, как потом оказалось, сшита как надо, в ее руках любая работа пламенеет. Вовка лицом в отца удался, от матери он тягу к труду унаследовал. А от красоты-то редко кому удавалось костер счастья развести, чтобы согреться возле него или сумерки жизни светом обдать. Иногда и вовсе за ту красоту и шесть копеек жалко отдать. Да и красивая, даже золотая узда ни одной кляче не помогла выиграть на скачках заезд у рысака с обыкновенной уздечкой. Вот так-то…
Павел украдкой на умозаключения Клавдии усмехнулся: "Говоришь ты это так, просто Клавдия, что саму тебя если в ряд с красавицами поставить, то покажешься еще…" Потому слова попутчицы по поводу невесты Владимира всерьез не воспринял. Знал, что его друг поспешностью не отличается. И если его выбор пал на Веру, значит, не случайно. Что-то он увидел в ней такое, чего не могла или не хотела обнаружить Клавдия. А может, у нее, остроглазой, вообще на девичью красоту аллергия?
- Кажись, пришлепали мы с тобой, Павел, до дому до хаты…
Показались черные ветви лозин на окраине деревни, через которые виднелись темная с блеском от дождя крыша первого дома и издалека крохотное оконце, которое, словно выглядывало на дорогу и от серой скуки кого-то поджидало.

4

Когда Павел переступил порог дома Садовникова, на него никто не обратил внимания. Все громко, хором считали:
- …пять, шесть…
Молодожены припаялись друг к другу в поцелуе. И только, когда счет перевалил за десяток, они перестали целоваться, и, потупив головы, старались отдышаться. Отдышавшись, Володя поднял глаза и тут же воскликнул:
- Пашка!
Тот в нерешительности стоял у входной двери. Он машинально попробовал поправить волосы на голове, они вроде бы и были послушными, но мокрыми клочьями цвета чуть почерневшей соломы расползались в разные стороны.
Пиджак на его крутых плечах выглядел мешковато, с его рукавов нет-нет да срывались капельки влаги. Бабочка на шее чувствовала себя неловко, опустив кончики-крылья. Когда-то иссиня-белая рубашка прилипла к груди, которая казалась темно-синей. Стрелки на брюках дождь так разгладил, что они почти не были видны. Штанины чуть ли ни до колен в черно-серых пятнах грязи больше походили на голенища кирзовых поношенных сапог.
Его лицо напоминало стекло окна в промозгло-сырую осеннюю погоду – по нему капли дождя и пота, крепко обнявшись, стекали от висков по щекам к чуть посиневшей бороде.
Павел, понимая, что вид у него явно не соответствовал веселому свадебному настроению, праздничным костюмам и платьям, немыслимой пене причесок женщин и их нехитрым, но ярким украшениям на шеях и пальцах рук, не смог стянуть с лица маску неловкости. Глазами смотрел не на молодоженов, а скользил взглядом от шлепок грязи на своих туфлях и чуть ли ни до бабочки, чувствуя на шее ее холодно-колючую влагу.
- Паша, что истуканом замер? Давай к столу! – Владимир сиял от радости, что друг приехал на его праздник жизни.
- Но… - замялся Павел, продолжая стоять у входа, словно к полу приклеенный.
За столом кто-то хрипловато пробасил:
- Штрафной ему!
Невеста что-то шепнула жениху на ухо. Тот понимающе закивал. Вышел из-за стола. А Вера уставилась на Павла глазами, которые заливал озорной восторг. Но гость больше сверлил взглядом пол, потому и не мог обратить внимания на невесту друга и, естественно, измерить глубину ее карих глаз.
- Друзья, наполняйте стаканы. А мы с Павлом через минуту присоединимся к вам. И от штрафного ему никуда не деться, - эмоции распирали грудь жениха.
Он подошел к другу. Хотел его обнять, но Павел предупредил:
- Володь, вымажешься ведь…
- Ах, да. Пойдем, я тебе переодену во все сухое. У нас с тобой одежда, как помню, одного размера.
- Если можно… - Павел чувствовал себя так, будто своим появлением на веселую свадебную церемонию ушат ледяной дождевой воды нечаянно выплеснул.
И вдруг заметил, что Владимир стоял перед ним разутый - без туфлей, только в черных носках. Тот перехватил его недоуменный взгляд.
- Почему я разутый? – с лицом друга будто заигрывала сочно-малиновая и весело-озорная утренняя заря.
- Да…
- Пошли переодеваться. Потом объясню, - шлепнул он своей ладошкой по мокрой спине Павла так, словно хотел согреть друга всем теплом своей души.
Они вошли в соседнюю с залом комнату. В ней стояла кровать, тумбочка и в углу занимал немало места старомодный шифоньер.
- Сейчас мы тебя, дружище, принарядим так, что от наших девчат отбоя не будет.
Владимир достал, висевший на плечиках, серый костюм, сшитый из шерсти с лавсаном. Пусть он был не первой свежести и от современной моды отстал годков на десять, но вполне приличный, тщательно отутюженный. Нашлась и запасная светло-серая рубашка.
- Бабочки только у меня нет, - пошутил Владимир, не гася в душе веселых ноток, - а галстуков, ты знаешь, терпеть не могу, хотя тебе что-нибудь сейчас подыщем.
- Обойдусь без галстука, - предложил Павел. – А как насчет ботинок или туфлей? Или у вас свадьбы без обуви играют? – впервые на его лице проявилась улыбка.
- Не волнуйся, найду тебе и обужу твоих лап, разве что без скрипа каблуков.
- Что ж мне волноваться? Это ты волнуйся перед первой брачной ночкой.
- Ох, и изжога ты, - хорошее настроение так и выплескивалось из души Владимира.
С нижней полки шифоньера он достал коробку с туфлями.
- Ты, по-моему, сорок четвертый размер обуви носишь?
- Сорок пятый растоптанный, - Павел после промозглого августовского дождя успел немного согреться, и одна шутка из его уст догоняла другую.
- Придется, дружище, твоим пальчикам на ногах в колечки свернуться. У меня обувка на размер меньше. Натянешь на свои ножищи?
- Попробую, - и он без особого труда втиснул ступни ног в туфли, явно уже ношенные, с широкими носами. Только большие пальцы чувствовали себя чуть стесненно, но терпеть можно. Не удержался все же уточнить, - а ты-то, видно, на приличные ботинки еще не заработал?
- Как был ты, Паш, язва язвой, таким и остался.
- Горбатого, знаешь, где выправляют, - показал белые зубы Павел.
- Ты и там, видно, язвить не перестанешь, - сияли радостью глаза Владимира. - Только в носках я остался по особому случаю.
Павел перебил:
- Ай, в нетерпеж тебе с суженной - ряженной в постели оказаться?
- Да, не зря мы тебя в институте кобелем прозвали. Признайся, ты и женатый ни одной юбки мимо себя не пропускаешь?
- А то! Ты-то что, как рак в кипятке, покраснел. Значит, я угадал, - своей улыбкой он вроде бы всю спальню освещал.
- Угадал ты попа в тесте, он оказался, знаешь в чем. А без туфлей я потому, темнота ты городская, что у нас в деревне неизвестно с каких времен обычай существует…
И Владимир рассказал Павлу то, о чем тот никогда не слышал.
Наверное, только в таких, забытых Богом, селениях и сохранились седые, но не потерявшие своей мудрости обычаи. Таким древним было и это село, в котором родился и вырос Владимир, в него он вернулся после окончания педагогического института. А обычай, не растворившийся в летах со времен язычества, состоял в том, что жена после регистрации законного брака, а раньше после венчания в церкви, в знак покорности, должна была снять с мужа обувь. Сегодня это были туфли или ботинки, а раньше – сапоги. В одну из туфель (сапог) клали монетку. Если невесте удавалось снять туфлю, в которой была та самая монетка, это означало, что будущую спутницу жизни мужа ждет счастье. В противном случае ей придется всю жизнь угождать супругу и разувать его.
И перед тем, как появился Павел на пороге свадебного дома, Вера сняла с Владимира одну туфлю. В ней оказалась монета. А чтобы убедиться, что в другой туфле было пусто, заставили снять и ее. После этого до краев наполнили стаканы. Закричали счастливым молодым: "Горько!" Этот момент и застал Павел.
- А обуться я не успел. Появился ты. Увидев тебя, я про туфли и вовсе забыл. Вот так-то, дружище! А теперь за стол. Там тебя штрафной стакан ждет…

5

Владимир усадить Павла рядом с собой не мог. С правой стороны от него сидел свидетель со стороны жениха. А по левую руку от невесты – ее свидетельница. Павла втиснули за одним столом напротив молодоженов.
Заставили его выпить и штрафной стограммовый граненый стаканчик, который тут же наполнили вновь водкой.
Павел не остался в долгу, крикнул:
- Горько!
Его незамедлительно поддержали дружно другие гости:
-Горче не бывает!
- Ух, как горько!
А молодые, казалось, только этого и ждали. Хотя на их лицах вроде бы и застыла стеснительность, но они, обняв друг друга с какою-то бережностью, слились в поцелуе.
Рядом сидевшая с Павлом женщина пронзительным голосом открыла счет:
- Оди-и-н, два-а, три-и…
Распаяв губы, Вера уронила на грудь Владимира свою искусно причесанную голову с каштановыми, густыми и крупно волнистыми волосами, украшенными веночком из цветов, с которого сливалась на спину капроновая и белая до сини фата. Владимир нежно прижимал невесту к своей груди. Павлу показалось, что его друг вот-вот на какое-то мгновение потеряет сознание от нахлынувшего счастья.
Девушка, поняв, что не до бесконечности же ей обжигать грудь мужа чуть ли ни огненным дыханием, приподняла голову.
Толи случайно, толи нет, но она встретилась взглядом с Павлом. В ее глазах было что-то такое, что ослепило его, как в ночи ослепляет дальний свет автомобильных фар или днем – дуга электросварки. У него вдруг разыгралась жажда неизвестности, которая обычно наполняет душу безумием, желанием, что бы то ни стоило, быть рядом с этой девушкой. И он смотрел на Веру не ради любопытства после слов Клавдии в ее адрес, а его к ней что-то необъяснимо и безрассудно притягивало. И она, вроде бы дразня, не отводила от него широко распахнутые глаза, что вызывало в нем замешательство, ничем необъяснимое потрясение.
Громкий голос Владимира оборвал, слившиеся в один лучик, взаимно липкие взгляды Павла и Веры.
- Давайте, гости дорогие, выпьем за родителей Веры, за то, что они вырастили для меня такую удивительную девушку, а теперь и жену!
- За родителей!
- Ура!
- До дна!
Павел выпил вместе со всеми. Наспех закусил. Ему вновь хотелось рассматривать Веру, но теперь он почему-то боялся встретиться с ней взглядом. Что пялиться на чужую жену, тем более на жену друга? Но он поймал себя на мысли, что выше его сил, чтобы хотя бы одним глазком не взглянуть на нее. Почувствовать тепло ее карих глаз, постоянно весело сияющих под бровями, похожими на взмахи тонких и изящных крыльев, разлетающихся от переносицы. В ее лице вроде бы и не было изысканной утонченности, но от него веяло здоровьем, а естественная румяность на пухленьких щечках с ямочками делали его притягательным. На чуть вздернутом носике, словно солнечные брызги, резвились веснушки. Полные губы, еле заметно приоткрытые, малиново-влажного цвета, и, казалось, постоянно жаждали поцелуя. Нижняя губа, из которой вроде бы вот-вот брызнет сок, была немного раздвоенная. Над верхней губой дымился серовато-рыжий пушок, чуть сгущающийся и темнеющий к уголкам губ. Лоб в меру высокий, без единой складки морщин матово лоснился.
Павлу каждая черточка ее лица казалась совершенной, доводящей до душевного сумасшествия.
"Вот, наверное, почему Вовку никто из девушек в институте не интересовал. Выходит, Вера заколдовала его собой, своими глазами, веснушками, пышной грудью, плавными изгибами точеной фигуры", - думал с какою-то безысходностью Павел.
- А почему твой друг приехали без жены? – спросила Вера у мужа.
Этот неожиданный вопрос долетел до слуха Павла.
"А какой голос!" – продолжал восторгаться он невестой.
Она по рассказам Владимира знала, что его лучший институтский друг женат и уже имеет ребенка.
- Как он мне объяснил, она с сыном сидит.
- Сын такой же красивый, как и он? – ее голос был, как у ребенка, грудной, чуть вибрирующий.
- Не знаю, - Владимиру не нравилось, что Вера проявляет повышенный интерес к Павлу, но постарался спокойно ответить, лишь бы в этот свадебный день она не доставала его совершенно не нужными расспросами. - Ему только месяц от роду. Может он будет похож на маму.
- А она красивая?
- Кто? – спросил с безразличием Владимир.
- Ну, жена Павла? - она это спросила вроде бы из-за чистого женского любопытства.
- Какая есть, такая и есть. Тебе-то, какое до этого дело? – в голосе послышалось еле заметное недовольство. Поняв, что погорячился, обнял за плечи Веру, чмокнул ее в щечку. – У нас такой праздник, а у тебя ко мне столько вопросов, воды в половодье меньше…
Наверное, и она поняла, что чрезмерно до неприличия интересуется другом мужа и его семьей.
А в это время что-то невероятное происходило с Павлом. Почему у него так бьется сердце при одной мысли о том, что Вера сидит напротив его и находится в такой, вызывающей волнение, близости, которую он, разве что, испытал, когда четырнадцатилетним пареньком первый раз в жизни поцеловал свою одноклассницу? Ему было трудно признаться самому себе в том, что его душу заполняет чувство зависти Владимиру, которому судьба подарила в жены такую таинственно-сказочную женщину.
Он больше, чем когда-либо позволял себе, пил водку, почти не закусывая. Ему нестерпимо хотелось подойти к Вере, обнять ее, поздравить с законным браком, пожелать ей счастья большого-большого, чтобы донести не смогла, выронила бы его, а он тут же то счастье поднял, и они бы понесли его вместе. Он понимал, что это какой-то навязчивый бред, копошившаяся в его душе подлость по отношению к другу, но ничего с собой поделать не мог.
Владимир смотрел на него с удивлением, зная, что тот к спиртному всегда относился с отвращением. Неужели за последние годы Павел резко изменил своим принципам? Но, как бы там ни было, он за это друга, тем более на свадьбе, осуждать не собирался. Если ему хочется – пусть пьет сколько угодно, закусывает до отвала. Свадьба – она и сеть свадьба. Ведь за столом некоторые женщины от Павла не отстают, долго не дают прозрачной сорокоградусной жидкости в стаканчике в потолок смотреть.
Павел же задавал, который уже раз себе вопрос: "Почему к ней тянется моя душа? Это всего лишь женщина - чужая женщина, которую я неожиданно повстречал. Только и всего…" - попробовал он успокоить себя.
Кто-то за столом вновь, перед тем как опрокинуть в рот содержимое очередного стаканчика, крикнул:
- Горько!
Его тут же поддержали:
- А ведь точно - горько!
Владимир и Вера приподнялись. Обнявшись, в очередной раз захлебнулись от счастья в поцелуе.
Глядя на них, Павлу становилось все тяжелее дышать. А мысль, что Вера свела его с ума, но никогда не будет вот так целовать его, как Владимира, петлей стягивала душу.
Он молча объяснялся ей в своих, непонятных для самого себя, чувствах, разум перед которыми был бессилен.

6

- Паш, что с тобой происходит? – с беспокойством спросила жена.
- Ничего…
- Но ты сам не свой. В школе что-то произошло?
- В школе, Лен, все нормально. Просто заснуть не смог…
- Заболел?
- Владимира вспомнил…
- Какого Владимира?
Павел прожил вместе с Леной более шестнадцати лет. Возраст у них приближается к сорока годам. Конечно, они изменились со дня их свадьбы. Павел посолиднел, животик своими формами грозился с тульским самоваром соперничать, залысины на лбу все глубже и смелее в волосах дорожку пробивали. Лена, как и он, учительствовала в одной из школ Ельца, преподавала английский язык. Как она ни старалась ухаживать за своим лицом, а морщинки на лбу предательской паутинкой выплетались. Все чаще она обнаруживала в волосах ниточку ковыльного цвета, потому была вынуждена стать из брюнетки блондинкой. Но вечно юным и неутоленным у нее оставалось любопытство.
Подумав в очередной раз об этом, Павел в душе усмехнулся, хотя серьезно ответил:
- Лучшего институтского друга.
- К которому в Тмутаракань на свадьбу ездил?
- Да…
- Так он же лет десять назад погиб.
- Уже четырнадцать.
- Тем более. И что ты его вдруг вспомнил, да еще ночь тебе чуть глаза не выколола?
Павел никогда Лене не рассказывал, что он в тот свадебный день от жены Владимира чуть ли голову не потерял. Зачем? Лена, как и поголовно все женщины, обладала таким чувством ревности, которое по остроте самой опасной бритве не уступит. К тому же с годами то странное чувство к Вере притупилось, а после смерти друга, он боялся даже вспоминать о том чувстве, о котором знал только он один, не хотел хоть чем-то замарать память о Владимире.
- Вчера я проходил возле Вознесенского собора и услышал, как мне показалось, знакомый голос.
- Мало у тебя в нашем маленьком городе знакомых? Тебе бывших учеников не пересчитать, да и однокашниками по институту хоть пруд пруди. Ничего хитрого нет, чтобы услышать знакомый голос.
- Если бы этот голос не был чем-то похож на голос жены Владимира.
- А она зачем в Ельце оказалась? Она ведь в какой-то орловской деревне живет.
Павел задумчиво размышлял:
- Вот и я удивился. Тем более этот голос доносился с паперти. Та женщина просила милостыню…
- Что…о…о?..
- Она стояла с протянутой рукой.
- Может, тебе показалось, что это жена Владимира?
- Может, и показалось…
Павел поспешил доесть бутерброд. Выпил чашку кофе. Заторопился на работу.
Жена постаралась его успокоить:
- И стоило из-за какой-то попрошайки бессонницей себя мучить? Да бог с ней - с той женщиной, даже если она и бывшая жена твоего друга.
- Конечно, конечно…
Но задумчивость Павла так и не покинула его даже и тогда, когда он, поцеловав жену в щечку, отправился в школу.
Уроки физики в десятом классе он провел, как в тумане. Хорошо, что их было в этот день только два. На его рассеянность и задумчивость обратили внимание и ученики. Никогда такой странности они не замечали за строгим, но и любимым своим учителем – Павлом Викторовичем.
В его ушах, казалось, даже на уроке продолжал звучать голос: "Подайте, Христа ради!" Павел молил Бога, хотя к глубоко верующим православным людям себя и не причислял, чтобы он ошибся, и тот голос был не Верин. Действительно, мало ли похожих голосов?
С этой мыслью, как только окончились уроки, он направился к собору.
День был погожий, не по-осеннему теплый. Ему показалось, что оставшаяся оранжево-охровая листва на деревьях, глядя на него, шушукается о чем-то между собой, а когда ветер начинает бесцеремонно заигрывать с ней, вроде бы от щекотки смеется. А может, листва смеется над ним, когда-то ошеломленным красотой невесты Владимира, над тем, что воспоминание о той девушке в свадебном платье, вновь не дает ему покоя?
Издали он увидел, что на паперти, как и вчера, стояла женщина с протянутой рукой и вопрошала:
- Подайте, Христа ради!
Рядом с ней был все тот же мужчина – сгорбленный, жалкий, неухоженный.
- Подайте, Христа ради! – все отчетливее слышал Павел, приближаясь к собору.
Он подошел к женщине. Остановился перед ней. Уперся взглядом в опухшее женское лицо, в рыжие слипшиеся волосы, в которых были заметны серебряные паутинки. Ее глаза он сначала не мог рассмотреть, женщина стояла с поникшей головой, протягивая к нему левую руку с раскрытой ладошкой.
Сам не зная почему, Павел спросил:
- Вера?!
Казалось, его вопрос надвинулся на нее ледяной глыбой. Она вздрогнула и чуть попятилась. Подняла голову. Какое-то мгновение он смотрел на нее, вроде бы точно так же, как тогда на свадьбе, - ненасытно. Под опухшими веками он увидел воспаленно красные глаза, из которых сочилась тоскливая усталость. Узнала она его или нет, он не мог понять, но она спросила как-то обреченно:
- Откуда вы меня знаете?
- Догадался…
Павел почему-то не стал ей признаваться, что он друг покойного Владимира, что долгое время не мог погасить к ней неожиданно вспыхнувшее и тайное от всех чувство.
Теперь-то он не сомневался, что это была Вера, хотя и испарились с ее носа солнечные брызги веснушек, утонули в опухших, словно опаленных, проявившимися кровеносными сосудами, щеках ямочки. На лбу две продольные морщины образовали глубокие и темно-серые борозды. Ее тело стало бесформенным, рыхлым. От нее исходил запах перегара, перемешанный с резким запахом пота и вроде бы мочи.
Павлу показалось, что перед ним стояла и смотрела ему в глаза женщина – жутко одинокая и остывшая ко всему живому, потому и холодная, как луна.
И вдруг и в ее глазах, словно кто-то слезу поджег, закипела она, но наружу так и не прорвалась. Видимо, и Вера вспомнила Павла. Глядя на нее, он подумал, что она плачет сухими слезами, теми слезами, которые бывают тогда, когда душа стонет, сердце вот-вот от горя разорвется, а слезы закончились. Про такие слезы ему рассказывала мать, когда их семья получила с фронта похоронку на ее отца, а бабушка Павла осталась одна одинешенька с пятью голодными ртами. Она вроде бы ни днем, ни ночью
Категория: Рассказы Автор: Анатолий Коновалов нравится 0   Дата: 12:02:2013


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru