Дедушка Мигран был родом из крымских татар. Когда он появился в Сибири и сколько ему годов от роду никто не мог вспомнить. Такое чувство, что он жил здесь всегда. Мой сосед – через дом и проулок.
На голове суконная, белая шапочка с отворотами и перекрестием на макушке, рубаха с пояском, шаровары и татарские сапожки с узким носком наверх. На лице бородка клином сбегает к груди.
Ходил дед на кривых ногах стремительно, не бросая руки по сторонам, не сгибая спины и шеи. Днём занимался в саду и копошился на огороде. Урожаи овощей собирал на зависть всей округе. Что касается сада – это отдельная история. В саду успевали дозреть яблоки и груши. Дедушка умудрялся выращивать арбузы и дыни, а свой двор, на крымский манер, заплёл виноградом.
Дом белил извёсткой в белый цвет, голубым подводил наличники и ставни. Ворота и калитка под козырьком, перед окнами полисадник из голубого штакетника. В полисаднике рябинка с калинкой красоту дополняют. Тесовая крыша и уютная труба в небо.
Вечерком дедушка устраивался на голубой скамейке под рябинкой и вкусно дымил замысловатой старинной трубочкой с низким кривым изгибом.
Бабушку я почти не помню. Она мягко ходила, тихо говорила, много работала и никогда не останавливалась у водокачки.
Ни одно маломальски значимое событие, не проходило не замеченным. Вся вокзальная жизнь, казалось, втекала и вытекала через широкое горло водокачки. Там у родниковой воды отмывались все слухи и новости. Пульс четырёх привокзальных улиц можно было потрогать и ощутить здесь – у чистой воды, вырывающейся с сумасшедшим напором на свет и разгоняющей все сплетни и наговоры.
О дедушке Мигране говорили с уважением и опаской. По слухам ему было за сотню годов, а некоторые утверждали, что намного больше. Мол, после ста двадцати дедок живёт.
И ни это главное – дед и сам к годам интерес потерял. Он никуда не спешил и не опаздывал. Каждую субботу после жаркой баньки – отмытый и помолодевший, в чистом исподнем, приняв соточку фронтовых, забирался он на чердак.
Там у него под стропилами висели пучки таёжных трав, вязанки берёзовых веников и на чистом струганном полу красовался сосновый гроб. Гроб был любовно устелен душистыми травами и еловыми ветками, а поверх уютным и тёплым козьим одеялом. Дедушка укладывался на это одеяло и крепко засыпал. Он был уверен, что в эту субботу за ним придут, а он, как всегда, готов откликнуться, и смело шагнуть в цветущий яблоневый сад.
Проходили суббота за субботой, год за годом. Третий или четвёртый гроб истлел и потерял привлекательность, а дед Мигран подсушивал доски, и подгонял одну к другой бережно мастеря, и это уж точно, последний, самый нужный и ладный гробик.
В родные края я приехал лет через десять проведать родителей, и подышать полынным воздухом.
Улицы снесли, водокачку заткнули, народ расселили по «хрущёвкам». В каждую семью по «Рекорду» и никаких сплетен и пересудов.
Вспомнили дедушку Миграна. Где он, что и как?
Оказывается, дед за год до сноса улиц похоронил свою незаметную и любимую бабушку. Он бережно и любовно положил её в уютный гробик, обернул козьим одеялом и проводил в яблоневый сад.
Потом заколотил окна белого домика, купил билет до родного Крыма и с деревянным чемоданчиком в руках покинул наши края.
В Крыму я часто его встречаю – то в Алуште, то в Чистополье, то в Керчи, то на Ялтинском рынке.
Он по доброму грозит мне пальцем и, ухмыляясь в бороду, кричит звонким голосом – «Толька, не вздумай обламывать грушу. Повиснешь на заборе, посажу тебя задницей в крыжовник. Иди ко мне, накормлю тебя от пуза яблоками и дынями, сосед ты мой окаянный».
И смеётся так задорно, нежно обнимая свою тихую маленькую бабушку за её хрупкие плечики и показывая в мою сторону кривым сильным пальцем. |