Корни жестокости
|
Глаза котенка горели голубоватым огнем, словно два лазерных луча, прожигая все тело и сходились где-то в глубине сердца в одну малюсенькую, остроболящую точку. Возможно все это померещилось Алексею, но он отчетливо видел эти два маленьких солнышка, горящие ярче настоящего, которое в этот знойный летний день палило настолько сильно, что даже вездесущие воробьи, спрятавшиеся в густой листве тополей, не рисковали вылетать на открытое место. Смерть медленно, но уверенно сковывала пушистый комочек. "Все равно не выживет, - мелькнула мысль и Алексей, подобрав валявшийся рядом кусок арматуры, резким ударом добил зверька. Сбросив тельце котенка ногою в лунку из-под стоящего когда-то в этом месте осветительного столба, он, ногой же, сбросил вслед за ним ком высохшей глины... Словно молния поразила Алексея, ударив в основание шеи, и, промчавшись по позвоночнику, по левой, судорожно-вздрогнувшей ноге, ушла в землю. К горлу, изнутри, подкатился соленовато-горький ком, перехватив дыхание. Сердце, на секунду замерев, вновь забилось в каком-то бешеном ритме. Тут Алексей почувствовал на себе чей-то взгляд. Он медленно повернулся и увидел пожилую женщину, в выгоревшем на Солнце, полинялом до землянисто-коричневого цвета, платье. Опершись на черенок лопаты, женщина с внимательным негодованием глядела на Алексея из-за калитки, из, ставшего от времени грязно-серым, некрашеного штакетника. Она открыла калитку и направилась к Алексею, держа лопату навесу в правой руке. Угрожающе размахивая свободной левой рукой она медленно подходила к Алексею. От гнева ее подбородок трясся мелкой дрожью, обезображивая ее бронзовое от загара и гнева лицо: - Живодер!... Ирод проклятый!... Да, если б, мой сын...! Алексей еще раз повернул к ней свое угрюмое лицо, его подбородок судорожно вздрогнул. Он хотел что-то сказать, но сообразив, что в такой момент его слова могут вызвать только еще большее негодование, так как перед разгневанным человеком оправдываться бессмысленно, резко повернулся и пошел прочь. Вслед ему неслось: "И какие только матери таких зверенышей рожают?! Да, я бы собственными руками давила таких... грудными...! Вот, если бы заранее можно было узнать, из какого дитя хороший человек вырастит, а из какого вот такой негодяй!.. На повороте тропинки Алексей, взглянув в ее сторону, увидал, как женщина забрасывала землей последнее обиталище его случайной жертвы... * * * Алексей возвращался с работы домой после нулевой смены(*). Было что-то около часа дня. Дорога из, плотно укатанного машинами породного штыба, по которой он ежедневно, кроме выходных, дважды ходил на шахту и обратно, серой змейкой пробегала мимо небольшого озерца - бывшего когда-то шахтерского кладбища, осевшего из-за подземных разработок и заполнившегося грунтовыми и атмосферными водами. Загорелые, босоногие мальчишки плескались у самого берега, строили песочные дворцы или просто лежали на песке, беззаботно болтая о чем-то своем, мальчишески-важном. Алексей уже было собрался пройти мимо, но тут его внимание привлекла небольшая группа ребятишек различного возраста от пяти до двенадцати лет, собравшихся в тесный кружок неподалеку от пляжа, где обычно загорала вся местная ребятня. К этой группе подходили все новые и новые любопытные. Большинство из них оставалось, увлеченные созерцанием чего-то происходящего внутри этого круга. Алексей подошел к собравшимся и взглянул поверх множества черноволосых, русых и рыжеволосых детских головок: в середине круга на корточках сидела учащаяся медучилища шестнадцатилетняя Вера, с окровавленным скальпелем в одной, и пинцетом в другой, руках. Перед ней на широкой, короткой доске лежала кошка с распоротым брюхом. Вера, очевидно, воображая себя профессором медицины, а собравшихся вокруг мальчишек - студентами, и заодно, закрепляя свои познания в хирургии, отрезала скальпелем какой-нибудь внутренний орган животного, брала его осторожно пинцетом и, поднося поочередно едва ли не к лицу каждого из присутствующих, с замирающим сердцем внимающего ее словам, мальчишки, объясняла: - Это - сердце..., а, вот это - печень... селезенка... Шкурка кошки была мокрой. Рядом лежала наполовину мокрая веревка, метров пяти длиной... Заметив Алексея, Вера, немного смутившись, как если бы ее, уже совсем взрослую девушку вдруг застали бы за игрой в куклы, машинально прикрыла тушку зверька, лежавшим рядом газетным листком, сказала: - Ну, вот и все! Теперь мы все это сложим обратно и зашьем! Еще, не совсем оправившись от смущения, она отложила газетный лист в сторону и торопливо принялась запихивать, разбросанные по доске внутренности кошки в растерзанную тушку: - Славик! Подай иголку! "Ассистент" Славик, пухлый краснощекий мальчик десяти лет, неторопливо, с достоинством, протянул Вере приготовленную загодя цыганскую иголку, с вдетой в нее суровой сапожной нитью. Чем закончилась эта импровизированная операция Алексей смотреть не стал, а пошел дальше. Он пытался думать о чем-то другом, но не мог. Чем больше он старался вытеснить из памяти увиденное, тем отчетливее и явственней оно проявлялось в его воображении. Он шел, не разбирая дороги. Перед его глазами, словно на экране появлялись, сменяя одну другой, картины: то, мокрая, со слипшейся на рыжевато-серой шкурке, шерстью, и, спекшейся от горячего полуденного Солнца кровавой слюной у основания плотно сжатых челюстей, с кроваво белесым вскрытым чревом, кошка, глядящая на Алексея остекленелыми глазами; то, сосредоточенно-серьезное, кажущееся нечеловечески злым, лицо Веры; то, любопытные, не выражающие чувства сострадания, лица окружавших ее малышей; то окровавленные руки Веры с скальпелем и пинцетом, с зажатым в нем маленьким кроваво-голубоватым сердцем зверька, которое, как казалось Алексею, ритмически сокращалось, словно часы, отбивая последние минуты своей жизни. Внутри было ощущение, что он, будто-бы, проглотил что-то противное - скользкое липкое и колючее. И Алексей, не зная, как прогнать это навязчивое состояние, постепенно проникался чувством отвращения не то к себе самому, не то к Вере, не то к лежащей на доске, растерзанной кошке. Он шел, а внутри него что-то билось и кричало: "Вернись! Не считай этот случай таким незначительным! Ты еще не раз пожалеешь о том, что не вмешался!" Но другой голос, словно оправдываясь, говорил: "Ну, что я могу сделать? Тем более, когда все уже произошло? Если бы раньше, когда мальчишки топили кошку? А, что сейчас?... Раздираемый противоречиями, Алексей, словно в тумане дошел до своего дома. Совершенно не чувствуя вкуса пищи, пообедал, и вышел в сад, где под брезентовым навесом стояла кровать, взял в руки учебник по истории, попытался читать. Не получалось - вместо букв на страницах книги, словно живые иллюстрации отпечатывались картины увиденного, всплывали какие-то новые подробности, мелкие детали: вздернутая, обнажившая острые, плотно стиснутые клыки верхняя губа зверька, прилипшие к пинцету волоски; увивленно-испуганное личико самого маленького из присутствующих, четырехлетнего Вовки... Сколько длилось это, Алексей не знал - так и не сумев заставить себя читать, он вскоре уснул... Проснулся он, когда уже совсем стемнело. "Часов одиннадцать, - подумал он, - Схожу-ка на улицу. Может быть ребята уже развели костер? - посидим, попоем... Он вышел из дома и направился в сторону полыхающего посреди улицы костра. Уже издали он услышал негромкое пение: - Говорят - не повезет, если черный кот дорогу перейдет, а пока - наоборот - только черному коту и не везет...- слышалось от костра. Вокруг костра, кто на принесенном из дома табурете или скамейке, кто на подобранном ящике или чурочке, сидела почти вся молодежь улицы. Песня, подхваченная десятком молодых голосов, словно воплотившись в искорки, взлетавшие над костром, вместе с треском и дымом уносилась в звездное небо, и казалось, что эти искорки не тухли, а зажигались в небе новыми звездами, которых по мере сгущения сумерек становилось на нем все больше и больше. Свет костра освещал красивые молодые лица поющих. Тут же рядом возилась припозднившаяся малышня, игнорируя оклики мам, зовущих своих детей домой. Те, отчаянно визжа и упираясь, подчинялись только тогда, когда охрипшая мамаша сама подходила к костру и силой уводила свое зареванное, упирающееся чадо. Алексей подошел к костру. Сидевший возле игравшего на гитаре Николая, - бывшего одноклассника Алексея, Славик нехотя поднялся со своего места, уступая его Алексею. Отчего-то слегка смущенный от залопотал. Слова вылетали из его рта, словно стремясь обогнать друг-друга: - Леха! А правда здорово сегодня... на речке! - Верка... как в больнице... Только вот наркоз невзаправдышный. Зато похоронили, как следует и даже крестик поставили! Алексей недовольно поморщился. После сна он совсем забыл увиденное днем, а тут... - Шел бы ты лучше домой спать, шкет, - недовольно сказал Алексей. Славик обиженное засопел носом, но тут из темноты голос его матери: - Ребята! А Славика моего там нет? Славик! ступай сейчас же домой! И Славик, недовольно побрел от костра, бросив завистливый взгляд на своих сверстников, родители которых были менее требовательны. Следующий день - выходной Алексея, работавшего по скользящему графику выдался, словно на заказ. На небе с раннего утра не было облачка. Медленно карабкающееся в зенит Солнце золотило листья кустарника, деревьев и цветов, ботву овощей; серебристыми зайчиками играло в бочках с водой; печатало движущиеся теневые портреты летавших птиц и бабочек. Тени, падающие от деревьев и других вертикально стоящих предметов, были в несколько раз длиннее самих предметов. Алексей проснулся очень рано, так как спать лег, не под навесом, а постелив постель на траве, между двумя кустами вишни и долго спать ему не дали яркие лучи утреннего Солнца и, пробудившись ото сна, мухи и мошкара. Зайдя в летнюю кухню, он вынул из холодильника бутылку молока и сварил себе на плите манную кашу, которую очень любил. Позавтракав, он вернулся в сад, перенес свою постель на случай дождя под навес, постелил ее на кровать и, принеся из дома книгу, принялся за подготовку к экзаменам. Но чудо... Только он раскрыл книжку, как перед его взором вновь встали картины, происшедшего вчера. На страницах книги вновь показалась мертвая кошка, Вера, малыши. - Фу-ты, черт! Наваждение какое-то, - ругнулся Алексей и отложил книжку, - так и к экзаменам не подготовишься. Взяв тяпку, он пошел в сад и, силясь забыть увиденное, одержимо принялся пропалывать еще небольшие темно-зеленые бархатистые всходы картофеля. Словно борясь с каким-то неведомым чудищем, он вырывал из земли длинные нити повилики и колючие, сочные стебли чертополоха. Так, неразгибаясь, он проработал часа два. От напряженной работы он немного развеялся и повеселел. - Пойти пивка что ли выпить? - подумал довольный самим собою Алексей. Он подошел к огромной деревянной кадке с водой и, сняв с себя красную вылинявшую футболку, умылся. Одев белую тенниску и бежевые хлопчатобумажные брюки, он пошел по направлению к пивному ларьку. Чтобы попасть к нему надо было пройти через длинный, узкий проход между дворами, специально оставленный для того, чтобы не обходя всю улицу, попасть к шоссе. В той пивной, куда Алексей направился сразу, пива не оказалось и он решил пойти в другую, расположенную неподалеку. Перейдя назад шоссе, он пошел, вдоль узкого тротуара, к ней. В пивной никого не было. Полная, черноволосая, похожая на цыганку, тетя Маша, как звали буфетчицу, читала какую-то книжку. - Что выходной, Леш? - приветствовала она входящего Алексея. - Да! Теть Мань, - откликнулся на приветствие Алексей, - что? - никого еще не было? - Работают! Сейчас появятся! И действительно, словно на ее призыв, двери пивной открылись и в нее вошли еще трое, незнакомых Алексею мужчин. Алексей взял две кружки пива. Первую он выпил залпом, затем закурил и уже неторопливо выпив другую, вышел из пивной. - Пойду домой, позанимаюсь, - решил он. И обогнув пивную, мимо открытой беседки шахматного клуба, направился в сторону дома уже другим путем. Этот путь был значительно длиннее, но любознательный от природы Алексей не любил ходить одной и той же дорогой. Еще издали он увидал небольшую, человек из пяти, ватагу мальчишек и направился к ним. То, что увидел Алексей подходя, обескуражило и потрясло его: Мальчишки, во главе со Славиком поймали маленького белого котенка и, накинув ему на шею петлю из тонкого, белого телефонного провода, пытались его задушить. Вернее они его уже задушили, но котенок еще бился в предсмертных судорогах. - Что вы делаете, лоботрясы! - закричал Алексей на мальчишек, - неужели вам его совсем не жалко? - А что! Он ничейный! - с потрясшим Алексея равнодушием сказал Славик. - Так что, если - ничейный - так можно и убить? - ошеломленно спросил Алексей. Славик ничего не ответил. - А ну вон отсюда, балбесы, - угрюмо, поражаясь, нет, даже не жестокости в этих детях, потому что в них в не было и тени озлобленности, а какому-то совершенно- отстраненному каменному спокойствию и совершенному равнодушию. Какой-то совершенно непонятной двойственности, ибо в этот момент Алексей вспомнил того же Славика, играющего с собственным Барсиком. И сердце Алексея не могло вместить всего этого. Не могло понять и принять того, что и играющий с собственной собакой, восторженный и ласковый Славик и этот бессердечный, не способный чувствовать чужую боль мальчуган - один и тот же человек. Не могло. Да и не хотело его сердце мириться с такою очевидной, но в то же время, какой-то нереальной, словно перевернутой вверх ногами действительностью, в которой даже котенку отказывают в праве на жизнь только по причине того, что он, мол, "ничейный". Глядя на окоченевающего зверька, Алексей думал о том, насколько жестока, дисгармонична, глупа и несправедлива может быть жизнь таких людей и в таком обществе, где они уже с самого детства начинают делить даже животных на "своих" и "чужих". - Ничейный! - с горечью вспомнил Алексей слова Славика. Когда дети скрылись из виду, Алексей, долго провожал их взглядом, а затем снял с шеи уже мертвого котенка петлю.... _____________________________________________________ (*)- при шестичасовом рабочем дне на угольных шахтах, так как параллельно существует и обычный 3-х сменный график работы, 4-я смена, начинающаяся в 6.00 утра, называется обычно нулевой, а первой та, что начинается с 12.00. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Ефросин Лунев | нравится 0 Дата: 08:12:2010 |