Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Сильнее смерти

Днем шел густой мокрый снег, а вечером ударил мороз и улицы сковало коркой льда. «Рафик» буксовал на подъемах, мы выходили толкать его, сами скользили и падали. В холода на «скорой» впору думать о собачьих упряжках. Если нет теплого гаража, машины на морозе быстро превращаются в заиндевевшие холодильники и согреваются на ходу очень медленно – обычно к тому времени, когда ты уже приезжаешь на вызов. Пока ты оказываешь помощь больному, водитель, экономя лимитированное горючее, выключает двигатель, и салон опять выстывает.
В шесть часов вечера мы с доктором Сергеевым получили вызов в соседний Ленинградский район, с опозданием в двадцать минут. Мужчине 70 лет плохо с сердцем, вызывает уже второй раз. Ничего хорошего «повтор» с таким поводом не сулил.
Надо было бы поторопиться, да Строгинский мост, который торжественно сдали с недоделками к 7 ноября, уже закрыли на ремонт, и потому пришлось гнать к Ленинградке по кольцевой. К тому же и скорость была небольшой – шофер не рисковал на обледенелой дороге.
В итоге к двадцати минутам задержки прибавилось еще двадцать, потраченные на дорогу. Едва войдя в квартиру, мы уже по виду родственников поняли: положение серьезное. Больной старик сидел на постели и судорожно, с присвистом, хватал ртом воздух. Глаза его остекленели, в углах рта скопилась пена. Без всякой электрокардиограммы было ясно: на фоне инфаркта протекал отек легких.
На «скорой» я работал уже не первый год, но все никак не мог привыкнуть к ситуациям, когда надо было сразу действовать без всяких размышлений, что называется, «с колес». Все-таки большинство больных мы лечили, как в поликлинике: сначала «фамилия-имя-отчество», год рождения, «на что жалуетесь?», потом проверяли пульс, давление, тоны сердца, легкие, а уж потом приступали к терапии. Здесь же следовало начинать с терапии, но перед этим, в считанные секунды, надо было поставить диагноз – и не приведи Господь ошибиться!
Ставя ящик на стол, я увидел блюдечко с пустыми ампулами, оставленными предыдущей бригадой (таково «скоропомощное» правило). Так… Анальгин, димедрол, но-шпа… Коллеги не нашли ничего лучше, как сделать банальную «тройку», и укатили. Боль на полчаса утихла, а потом возобновилась с новой силой. Отек тем временем продолжал развиваться.
Непослушными, как-то сразу задеревеневшими руками я пристраивал манжетку тонометра на липкой от холодного пота руке больного. Давление: 70 на 40. Пульс – нитевидный. Сергеев бросился к телефону вызывать на подмогу реанимобиль. Не думая ни о какой стерильности, я сломал кончик ампулы пальцами, втянул лекарство в шприц одним движением поршня и ввел в дряблую, спавшуюся вену старика наркотик. Я еще не вынул иглу из вены, как он захрипел и завалился набок. Родственники, стоявшие здесь же, у стены, закричали. Сергеев сдавленным голосом попросил их покинуть комнату.
Не дожидаясь спецбригады, мы стащили старика с кровати на пол и начали реанимацию. Сергеев с силой массировал левую сторону грудной клетки больного, а я ртом вдыхал в его легкие воздух. Но это не помогало. Он «уходил». «Адреналин!» – крикнул мне Сергеев. Я набрал в шприц адреналин с преднизолоном для внутрисердечного введения. Сергеев – хирург и неплохой, но и его, видать, заколодило: попал он в сердце только с третьего раза. На груди у старика остались крохотные кровоточащие дырочки – как будто его три раза ударили в сердце тонким, как вязальная спица, стилетом. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался сын больного, лысоватый полный мужчина лет тридцати пяти. Вид лежащего на полу отца, с проколами на груди, с закатившимися глазами, потряс его.
- Что я могу сделать? – завопил он, рыдая.
Я испытал малодушное, постыдное желание убраться из этого дома.
- Выйдите, – затравленно попросил сына Сергеев.
Он снова стал делать непрямой массаж сердца. Воздух из легких старика вырывался с каким-то неживым, искусственным свистом, словно из проколотой велосипедной камеры. Пульс уже совсем не прощупывался. Зрачки расширились почти на сантиметр.
Все было кончено. Он умер.
В медицинской работе нет ничего более изнурительного, чем соревнование, кто быстрей: смерть или ты. И более опустошительного, если ты проиграл эту гонку. Излишне впечатлительному человеку, скажу я вам, нечего делать на «скорой». Люди, далекие от медицины, не испытавшие в своей жизни тяжких ударов судьбы, даже не предполагают, как быстро может покинуть жизнь изнуренное недугами тело. Даже не знаю, с чем это ощущение сравнить. Казалось, нечто непостижимое и невидимое, словно огромная птица, пролетело мимо нас, едва не задев крылами. Неотвратимость, рок, судьба – все эти слова приходят потом. А пока ты стоишь, потрясенный: ведь вот, всего мгновение назад нас было три живых человека, а одного уж нет…
Взмокшие, задыхающиеся, мы постояли несколько секунд в изнеможении. Потом подняли тело несчастного старика с пола и отнесли на кровать. Голова его беспомощно болталась. Он был еще теплый, но жизнь уже покинула его. Сергеев сложил ему руки крестом на груди, связал их бинтом, а я прикрыл веки. Вот странно: мы знали, что по православному обычаю надо было положить правую руку на левую, но нам тогда (в восьмидесятые годы) не пришло в голову сотворить над усопшим хоть какую-то молитву, хоть перекреститься…
На негнущихся ногах я подошел к двери, открыл ее. Родственники, вдруг разом притихшие, стояли за ней, как в очереди.
- Дайте, пожалуйста, платок, – вяло попросил я.
Невестка покойного заторопилась: «Щас, щас», побежала по коридору в другую комнату, щелкая задниками домашних туфель. Принесла она мне носовой платок.
- Вы меня не поняли… – откашлявшись, пробормотал я. – Тут побольше нужен. Дело в том, что… Мы сделали все, что смогли, но… Примите наши соболезнования.
Платок выпал у нее из руки. Ничего не говоря, с помертвевшим лицом, она вернулась в комнату, в которую давеча убежала, вышла с вафельным полотенцем. Я взял его, свернул по ширине, подошел к старику и подвязал ему челюсть.
Сергеев тем временем, избегая глядеть на родственников, отменял по телефону вызов реанимобиля. Не прошло и десяти минут с тех пор, как мы его вызвали…
Сын старика стоял, раскачиваясь, посреди комнаты и все повторял, что, приедь мы раньше, отец был бы жив. Нет платы тяжелее за такую неудачу, чем бессмысленные оправдания. Однако, если ты не хочешь, чтобы тобой занялся врачебный контроль или прокуратура, ты должен оправдываться. Сергеев показал сыну покойного карту вызова (хотя тот, страдальчески морща лоб, явно не понимал, что это такое), и объяснял, что мы-то приехали вовремя, но вызов поступил к нам с задержкой, да еще столько же мы потратили на путь по гололеду. Можно было еще вспомнить предыдущую бригаду с ее позорной «тройкой»… Да что толку?
Всю обратную дорогу мы курили и молчали. Сергеев смотрел в окно. В голове у меня шумело. Все произошло слишком быстро и неотвратимо. Я вспоминал свои действия, как во сне.
- Восьмая смерть, – пробормотал Сергеев.
- Что? – не понял я.
- Восьмая смерть, говорю. У меня. Интересно, сколько их будет, когда я уйду на пенсию? И не станут ли они мне являться по ночам?
Я посмотрел на Сергеева. Глаза его были серьезны. Он явно не шутил. Меня это, не скрою, удивило. Все «скоропомощники» немного циники, а уж хирурги – тем более. Не думал никогда, что они могут испытывать мистические переживания из-за смерти больного! К жизни, покинувшей тело человека, они обычно относятся, как к некой роковой неисправности – вроде сгоревшего мотора автомобиля. Жалко, конечно, но коль уж сгорел, так сгорел. А вот поди ж ты…
Вероятно, предыдущие семь смертей случились у Сергеева в клинике, на операционном столе, потому что у нас на «скорой» он подрабатывал недавно. У меня скоропомощного опыта было побольше, но смерть – первая. В глубине души я надеялся, что этот мрачный счет никогда не будет открыт. Я хоть и подлаживался под других ребят на подстанции, отпускал иногда циничные шуточки насчет «жмуриков», но знал, что писатель (а я уже поступил в Литинститут) не может относиться к смерти так же, как профессиональный медик, это убьет любое творчество на корню. «Перед смертью надо стоять навытяжку!» – говаривал один из героев Томаса Манна. Но оказалось, не я один в глубине души такой чувствительный…
Разумеется, печальный счет по смертям 1:8 абсолютно не означал, что как хирург Сергеев был хуже, чем я – фельдшер скорой помощи. Дело в том, что у некоторых людей, которых мы доставляли в больничные операционные на скорой помощи, не было порой никаких уже признаков жизни, кроме пульса, – но если он был, это означало, что мы сдали его в клинику живым. Дальше должны были вкалывать бедные хирурги. И если они «теряли» больного, он умирал у них, а не у нас. Так что не исключено, что среди семерых, которых Сергеев числил на своей совести, были и едва дышавшие больные, доставленные мной. Но я-то не переживал, что они будут являться мне в старости по ночам, а видно, зря…
- Не бери в голову, – сказал Сергеев, как бы прочитав мои мысли. – В данном случае мы уже ничего не смогли бы сделать. Говорю тебе точно.
На подстанции было пусто. Все разъехались. Мы сели в фельдшерской и стали думать, как нам грамотней написать в карточке про эту смерть. За стеной, в диспетчерской, раздался резкий телефонный звонок. Значит, вызов. И точно: диспетчер появился в дверях.
- Быстро, мужики! – Лицо его было серьезно. – Бросайте все на хрен, по коням!
У меня сразу нехорошо засосало под ложечкой.
- Что? – коротко спросил Сергеев.
- Ребенка засыпало в карьере. Быстро, ребята!
Тут и выдержанный Сергеев дернулся, как будто его ударило током.
- В Строгине? – только и спросил он.
- Да.
Ну, денек! Повезет так повезет! В этом ужасном строгинском карьере оползень – верная смерть. Прошлой весной засыпало шестилетнего мальчика; фельдшер «скорой» прыгнула к нему с обрыва вниз (некогда было искать пологий склон, чтобы спуститься), сломала ногу, но спасти мальчика все равно не удалось. Он задохнулся, пока его откапывали.
Выла сирена, словно вгрызаясь в наши кишки, «рафик» летел по обледенелым улицам, отбрасывая синие блики мигалки на окна домов. Лицо Сергеева было столь же белым, как и его халат. Еще бы: по два покойника за смену у него и в хирургии, небось, не бывало. У меня тоже все дрожало внутри от дурного предчувствия. «Будь проклята эта профессия, зачем я пошел сюда! Ведь здесь же не механизмы ломаются, здесь люди умирают! О чем ты думал? Ты что – сверхчеловек, чтобы все это переживать?»
Потом «рафик» остановился, мы схватили ящик и аппаратуру и побежали по откосу вниз. Там горели фары милицейского «уазика», освещавшие группу людей, кто-то отчаянно махал нам руками. Рядом темнел полутораметровый холм земли. Где ребенок – там, под землей?
Нам повезло: мальчика уже откопали случившиеся рядом рабочие. Он, весь в глине, лежал на земле, на разостланных телогрейках. Было ему лет десять. Сергеев припал к его груди.
- Бьется, – прошептал он.
Бьется! Оцепенение, овладевшее нами после смерти старика, волшебным образом исчезло. Мы быстро развернули инструментарий и аппаратуру, действуя «как учили» – четко, синхронно, не мешая друг другу. Сергеев ввел в горло мальчику интубационную трубку, а я сразу же подключил аппарат искусственного дыхания. Руки коченели на ледяном ветру. Потом я наладил капельницу с «раствором жизни» – реополиглюкином, а Сергеев уколол парнишке в сердце адреналин с хлористым кальцием. На этот раз он попал с первой попытки. Больше всего мы боялись гипоксии, кислородного голодания мозга, поэтому начали вводить в трубку капельницы лазикс и соду. Постепенно зрачки у мальчика стали сужаться, губы порозовели. Свет автомобильных фар слепил глаза, и мы перенесли ребенка в салон РАФа, который наш шофер по объездной дороге уже подогнал сверху.
Кислород в аппарате кончился, но я уже приготовил и подключил другой, ДП-2.
- Добавь преднизолона, – отрывисто распоряжался Сергеев. – И кубик коргликона.
- Понял.
Снова выла сирена, снова летел РАФ по заснеженным улицам. Давление у мальчика приближалось к норме. Сердцебиение было все отчетливей. Будет жить, будет! Мы летели, отсекая огни светофоров. Страх, отчаяние, смерть оставались позади. Я сидел, склонившись над ребенком, под моими пальцами бился его теплый пульс. И вдруг зарницей пронеслась у меня в голове мысль: а ведь не случайно спасение мальчика последовало сразу же за смертью старика!
Может быть, там, наверху, где определяется закон и мера для всего живого, жизнь старика понадобилась для спасения жизни ребенка? И не в строгинский ли карьер спешила она, пролетев мимо нас, как огромная невидимая птица? И не была ли она там, в карьере, еще раньше, чем мы?
Эта удивительная мысль забылась так же быстро, как мелькнула, не до нее было в тесном салоне, где нам надо было сохранить это огромное, но беспомощное, что свалилось нам в руки, – жизнь ребенка…
Но через несколько лет, и тоже в ноябре, когда сразу же после смерти моего отца у меня родился сын, я подумал, что мое предположение было не таким уж странным. Что знаем мы о жизни? Мы говорим: природа не терпит пустот, в мире действует закон сохранения энергии – и подразумеваем физическую энергию. А разве духовная энергия, духовная природа подчиняются другим законам?
В мире есть смерть, но духовная энергия в нем не исчезает, она перебрасывается по необходимости туда, где ослабло напряжение бытия, – как на электростанциях, объединенных в одну энергетическую систему. Смерть разрушает нашу бренную оболочку, но не может разрушить в нас того, что сильнее Смерти.
Категория: Рассказы Автор: Андрей Воронцов нравится 0   Дата: 06:01:2011


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru