Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Распятие




«...Однажды, непонятная блажь напала на меня, и мне захотелось одиночества. Я поехал далеко за город, на природу, туда, где, как я знал, были красивые места. Три часа я ехал на электричке, затем шел пешком и, наконец, вышел к живописной горной речушке, текущей в этих местах вдоль небольших солнечных лужаек и березовых рощ с высокими и ветвистыми деревьями.
Было самое начало лета. Уже успела распуститься листва, зазеленела трава, зацвели скудные полевые цветы, и днями стояла такая жара, что невольно вспоминались пожары, бушующие в тайге последние годы.
Неподалеку темнели горы, на которых росли сосны, ели и могучие кедры. Река, возле которой я остановился, называлась Большой, но, вопреки своему названию, была совсем не большой, неглубокой, хотя очень бурной. Она появлялась из-за ближайшей горы, среди каменного распада и, пробежав по равнине около двадцати километров, впадала в Байкал.
Я поставил палатку, приготовил место для ночлега, развел костер и ожидая, когда закипит вода в чайнике, стал читать книгу, которую привез с собой. Однако солнце, пение птиц, шум реки отвлекали меня, и я пошел прогуляться вдоль берега. Я собирал сухие ветки и складывал их в кучи, чтобы забрать на обратном пути. Мой небольшой опыт, подсказывал мне, что, несмотря на полуденный зной, ночью здесь может быть очень холодно и запас дров мог всегда пригодится.
Недалеко от моей стоянки находился пионерский лагерь, и на одной из лужаек виднелось футбольное поле с вкопанными вдоль бровки скамейками.
Через несколько дней над лагерем, как я знал, затрепыхается флаг, вся округа наполнится детскими голосами, но, в то время, там еще никого не было. По привычке, я думал о приезжающих, как о пионерах, но потом вспомнил, что пионерской организации уже нет, и стал думать о них, как просто о детях. Я сам провел в этом лагере несколько сезонов на летних каникулах, когда еще учился в школе, и хорошо знал здешние места.
Вернувшись, я подбросил в костер сухих веток, принес воды в котелке и сварил похлебку из картошки и двух банок тушенки, решив щедро отпраздновать свое прибытие. Еда показалась мне необыкновенно вкусной. Попив чаю с хлебом и сгущенным молоком, я так наелся, что едва дошел до палатки. Там моментально, или почти моментально, уснул.
Проснулся я, когда было темно. На небо высыпали звезды, и полная луна освещала местность, как хороший фонарь. Ее блики ярко блестели на глади реки, которая издали казалась неподвижной. Становилось прохладно. Я разжег потухший костер и разогрел чайник. Поужинав, я вынес покрывало, надел теплую одежду и прилег на землю с намерением смотреть на небо и считать звезды - занятие, которым обычно некогда заняться в городе.
В это время, со стороны холма, где была дорога, стали доноситься многочисленные голоса, и вполне понятная тревога овладела мной. Очень неприятно, когда к костру подходят неизвестные люди из темноты. Кто их знает, какие у них намерения. Но эта компания так и не дошла до меня, расположившись где-то неподалеку. В эту ночь я так и не сомкнул глаз.
К утру все вокруг покрылось стелющимся по земле туманом, и только вершины гор высовывались из него. Все это напоминало мне какой-то пейзаж, по-моему, японский. Было невыносимо холодно, я подбрасывал ветки в огонь и начинал жалеть, что приехал один. Занимаясь костром, я вывозился в саже и пошел умыться к реке. Холодная вода расшевелила меня так, что расхотелось спать. Делать было абсолютно нечего и я, исполнив что-то среднее между зарядкой и шаманским танцем, сидел возле костра и курил сигарету за сигаретой. Солнце обыденно, без всякой торжественности, взобралось на небосклон, туман рассеялся, и стало припекать. Постепенно жара одолела меня, и я заснул.
В полдень, я проснулся от головной боли и духоты. Голова распухла и казалось вот-вот треснет. Я спустился к реке и решил искупаться. Вода была очень холодной, почти ледяной, а течение таким сильным, что тебя сносило, едва ты делал от берега шаг. Я прыгнул в воду и метров через тридцать вылез на берег. Мне не хотелось плыть дальше, так как там шел заросший осокою берег. Это произошло за каких-нибудь десять секунд и не вполне меня устроило. Я повторил эту процедуру и только потом подумал, что хватит. Поднявшись к своей палатке, я увидел там незваных гостей.
* * *
Их было четверо. Три парня и девушка. Я еще пошутил про себя, что лучше бы было наоборот - один парень и три девушки. Это казалось лучше во всех случаях - и в случае дружбы, и в случае войны, но парни смотрели на меня так дружелюбно, что трудно было обвинить их в дурных намерениях. Хулиганы, как я знал, смотрят по-другому.
- Здравствуйте, - сказал мне один из них, видимо самый старший, - мы прогуливались тут и увидели вашу палатку. Решили подойти познакомиться.
- Алекс, - представился он, протягивая мне руку.
- Андрей, - ответил я и пожал ее.
Я познакомился со всеми. Они называли англо-французские имена, хотя тот, кто назвался Алексом наверняка был Сашей или Алексеем, Генрих - Геннадием, Кати - Катей, и лишь имени Рик, я затруднялся дать русский аналог. Позже, я узнал, что его звали Костей. Они вели себя так, будто пришли в гости к хорошо знакомому другу. Рик (я буду называть их так, как они представились) весело болтал с подружкой, которая казалась мне чересчур смешливой для своего возраста - на вид ей было около тридцати. Но язык не поворачивался назвать ее женщиной. Я думаю, она обиделась бы, если бы вы ее так назвали. Девушка чем-то напоминала мне актрис; в тонких чертах лица, в поведении, угадывалось что-то поэтическое, но не в том смысле, что она может вызвать вдохновение у поэтов, а в том, что она сама пишет стихи, а это совсем не одно и то же. Все они, кроме Генриха, походили на хиппи, с длинными волосами, худые, как скелеты (опять же, кроме Генриха), этакий осколок шестидесятых. Кожа у них была какая-то болезненно белая, в некрасивых пупырышках, двигались они угловато, и ощущалось что-то по-кошачьи осторожно-презрительное в их движениях. Все они производили впечатление не от мира сего, и только Генрих казался обыкновенным человеком.
Втроем они забавлялись друг с другом, и мы с Генрихом смотрели на них, как на расшалившихся детей, которых трудно уложить спать.
Вначале я отнес хмурость Генриха к тому, что он переживает из-за отсутствия подруги или из ревности, но по тому, как равнодушно смотрел он на Кати, последнее предположение сразу отпало.
Вообще-то, все они вели себя странно. Узнав, как меня зовут, они словно забыли про меня, начали болтать между собой и когда я предложил им чаю, только Алекс на секунду отвлекся и кивнул мне головой. Я сходил за водой, раздул огонь, примостил на огне чайник и один Генрих пытался мне помогать. Все время приходилось извиняться, просить их подвинуться, убрать ноги - сами они этого не замечали. Мне стало казаться, что я лишний возле своей палатки и это дурацкое состояние меня раздражало.
Алекс первым заметил мое настроение и очень быстро успокоился. Это был мужчина тридцати с лишним лет, но его так же трудно было назвать мужчиной, как Кати - женщиной. У него была странная манера говорить, вставляя словечки, которые никак, по-моему, не может говорить взрослый человек, да и длинные волосы; старомодно расклешенные брюки; майка с английской надписью, которую я не смог перевести, разбойничья повязка на голове - все это говорило, что Алекс все еще не стал взрослым, и даже густая борода, которую он отрастил и часто поглаживал, как восточный мудрец, не переубеждала меня. И только глаза его были серьезными. Тело у него было, как у костлявого подростка; на вещи он смотрел так, как будто их не существовало, а когда говорил, создавалось впечатление, что говорит только язык - сам он покинул свое тело и пошел к реке умыться или искупаться. (Если, конечно, может умыться или искупаться блуждающая душа.)
Когда вскипел чайник, оказалось, что никто из них не хотел чая. Один Алекс налил себе кружку, но, когда он присел и начал пить, остальные стали просить у него сделать глоток и, выхватывая кружку друг у друга, выпили весь его чай. Я опять предложил им налить, но они видимо напились и улеглись на солнце, загорать. Я спросил у Алекса, откуда они.
- Из Москвы, - ответил он.
Я обрадовался, так как подумал, что нашел тему для разговора, ведь я сам прожил в Москве несколько лет, но он принял это так же равнодушно, как, если бы я когда-то жил на Луне. Тогда я спросил, не боятся ли они за оставленные ими вещи, на что Алекс ответил, что все их вещи в сумке, которая лежит здесь неподалеку, в траве. По сравнению с ними, я чувствовал себя закоренелым мещанином. В конце концов, мне надоело поддерживать разговор, когда один из собеседников совсем в нем не заинтересован, и залез в палатку отдохнуть. За мной туда залезла Кати и, не спросив разрешения, легла рядом. Вслед за ней залез и Рик. Его вопрос «можно к вам?», был совсем не ко мне. Кати стала обследовать палатку и нашла книги, которые я привез с собой. Там были Эразм Роттердамский, Кьеркегор, Гессе и Новый Завет (конечно, перечислить надо было в другой последовательности, но будем считать, что я перечислил по-восходящей). Увидев Новый Завет, она по театральному схватила его и, прижимая к груди, запричитала: «О, Иисус, о, Иисус!». Это было неприятно мне, но я промолчал. Кажется, в первый раз она посмотрела на меня с интересом.
- Вы верующий? - спросила она меня.
- Да, - ответил я.
- Во что же вы верите?
Я хотел ответить, но тут Рик, поправляя спадающие со лба волосы, неожиданно строго, сказал ей:
- Кати, что ты пристала к человеку?
При этом он осуждающе посмотрел на нее. Они встретились глазами и в их молчаливом диалоге, как мне показалось (или кажется сейчас), присутствовало необъяснимое страдание, даже мука - это так не вязалось с их беззаботным поведением, что я подумал, что мне пригрезилось. Мы улеглись, и я стал уже дремать, когда услышал плач. Это рыдала Кати, отвернувшись к стене, подрагивая худыми плечами. Видимо, она отчаянно пыталась сдержаться, закрывала рот кулаком, но рыдания все равно вырывались из нее. Рик присел рядом с ней, он ничего не говорил, а только поглаживал ее плечо. У него у самого было такое лицо, что казалось, что он сам сейчас заплачет.
Я вылез из палатки. Там, у костра, сидели Алекс с Генрихом и о чем-то тихо говорили. Увидев меня, они замолчали. Не желая им мешать, я пошел прогуляться, надумав дойти до горы и забраться на ее вершину. Мои новые знакомые занимали меня. Я пытался разгадать причину слез Кати, тайну ее и Рика, тему разговора Алекса с Генрихом. Каких только предположений я не строил, но все они оказались пустой фантазией. Я не думал, что жизнь может преподнести гораздо более сложный сюрприз.
Когда я вернулся, солнце клонилось к закату, мои новые знакомые пошли прогуляться, а я остался готовить ужин. Гуляли они довольно долго, а вернувшись, как дети, радовались приготовленной мною каше. После ужина все собрались возле костра. В таких случаях подразумевается гитара, но гитары не было. Я предложил им выпить - у меня была с собой, на всякий случай, бутылка водки - но они посмотрели на меня, как на варвара. Тут Алекс одними глазами показал Рику на мешок, и тот стал его развязывать. Все оживились. Когда Рик достал небольшой целлофановый пакетик и стал вытряхивать из папиросы табак, я сразу догадался, в чем тут дело. Поэтому, когда они предложили мне покурить, я не удивился и согласился, чтобы не отрываться от коллектива. Один Генрих отказался составить нам компанию. Мне было только боязно, что они вытащат из мешка еще какие-нибудь шприцы.
Курили мы в благоговейном молчании, словно исполняя священный ритуал. После этого лежали вокруг костра наподобие арабских шейхов, и каждый грезил о чем-то своем. Мне даже приснился короткий сон, но о чем он был, я сейчас не помню. Очнулся я, когда наша подружка стала нас донимать, и мы стали гоняться за ней по полю. Позже, мы прыгали через костер, играли в жмурки, где ловцу практически невозможно было кого-то поймать в не ограниченном стенами пространстве. На нас напал такой смех, что утром у меня болел живот. О дневных переживаниях никто и не вспоминал. Потом мы опять курили, пели песни, о чем-то говорили и утихомирились только под утро, когда из темноты проявился японский пейзаж.
Проснулся я в диком клубке из рук и ног, и в лицо мне смотрел чей-то носок. Я с трудом выбрался из этой кучи и выполз на божий свет. Там вовсю палило солнце, жужжали редкие еще мухи и пели птицы.
Мне сильно хотелось есть, и я ел вчерашнюю кашу прямо из котелка, закусывая черствым хлебом. Откуда-то пришел Генрих, принес дров и разжег костер. Несмотря на молчаливость, Генрих мне нравился. Может быть тем, что делал работу, которую пришлось бы делать мне.
Вскоре все проснулись и по одному стали вылезать из палатки.
Весь день мы провели на берегу. Иногда я бултыхался в речку и вылезши пытался растормошить других. Никто, однако, моего энтузиазма не поддерживал, и я успокаивался. Вчерашний вечер сблизил нас, и я чувствовал себя своим среди них. Однажды, когда я на некоторое время покинул их, они что-то обсуждали между собой и замолчали, когда я вернулся. Я подумал, что шприцы не такое уж невозможное дело.
* * *
Около шести часов вечера, Алекс сказал Генриху «пора» и они куда-то пошли.
- Подумайте, - обернулся Алекс к своим друзьям, - вас никто не заставляет.
Никто ему не ответил. Все мы смотрели им вслед - я с удивлением, другие с какой-то непонятной мне нежностью и, как мне показалось, жалостью.
«Так провожают на смертную казнь»,- кажется, подумал я тогда.
Примерно через час Генрих вернулся.
-А где Алекс?- спросил я его, но он даже не посмотрел в мою сторону.
Кати готова была расплакаться.
- Пора, - сказал Рик и кивнул Генриху, но Кати придержала его рукой и встала сама. Они посмотрели друг на друга, и я готов был спорить на что угодно, что они делят между собой, кому сейчас уходить. Ушла Кати.
- Куда это они? - спросил я у Рика, но тот промолчал. У него был такой отрешенный вид, что я больше не приставал к нему. Только сейчас я понимаю, что он молился.
Через час Генрих пришел один. Он посидел минут десять и опять ушел. На этот раз он увел Рика.
Я не знал, что думать и встал, чтобы идти с ними, но Генрих, с неожиданной резкостью в голосе, сказал мне:
- Сиди здесь.
Это звучало, как приказ. Его неожиданная жестокость испугала меня.
Через час Генрих вернулся. Он ничего не говорил и я ни о чем не спрашивал. Это было бесполезно и не безопасно. Больше он не уходил. Он вымылся у реки и сидел у костра молча, глядя в огонь немигающими глазами. И тут на манжетах его рубашки я увидел кровь. Это была свежая кровь. Она слишком ярко выделялась на грязной, белой рубахе. Грешен, но я подумал, далеко ли у меня лежит нож.
Мы посидели до самой ночи, и он ушел спать. Я пошел в сторону, куда они уходили, но наползшие тучи загородили луну, стало очень темно, и я вернулся. На рассвете я обследовал все ямы, все бугорки, все канавы в том направлении, но ничего не находил и никто не отзывался на мои крики. Разгребая засохшие ветки или мох, я боялся найти свежие трупы или следы крови, но ничего не попадалось. Метров за пятьсот от моей стоянки, в небольшой березовой рощице, стоял высокий деревянный сарай, где когда-то хранили сено или дрова. Сарай был закрыт на огромный висячий замок. Я обошел его вокруг, но другого входа не было, а в узкие щели ничего нельзя было рассмотреть из-за царящего внутри полумрака. Когда я осмотрел землю у входа, у меня не осталось сомнений, что туда кто-то заходил - слишком примятая была трава. Я пару раз крикнул, но мне никто не ответил; сделал жалкую попытку сломать замок, но даже если бы у меня был лом, я вряд ли его одолел. Я опять стал обходить сарай в надежде оторвать какую-нибудь доску, и тут услышал шум приближающихся шагов.
К сараю подошел Генрих. Он отомкнул замок, отворил высокую дверь и зашел внутрь. Я прислонился к сараю, но услышал только неясные шорохи.
Взяв валявшуюся у сарая доску, я прокрался к двери и встал за нею.
Я хотел ударить Генриха по голове, когда он выйдет, но нечаянно заглянул вовнутрь. То, что я увидел, так поразило меня, что я перестал прятаться.
* * *
Внутри, на высоком кресте, я увидел распятого Рика. Его тело белело в полумраке, раскинутые окровавленные руки были пробиты гвоздями, ноги стояли на плашке внизу креста. Через грудь, под руки, был продет ремень и завязан позади, на крестовине.
Пораженный увиденным, я зашел в сарай. Там стояли еще пять крестов и на двух из них висели Алекс и Кати.
Генрих стоял возле креста Алекса и о чем-то с ним разговаривал. Тот отвечал шепотом и Генрих, стоя на высокой подставке, наклонился к его лицу. Услышав шум, он на секунду обернулся, но, увидев меня, опять наклонился к Алексу.
- Ребята, вы что, сдурели? - шептал я, блуждая между крестов, глядя на них снизу вверх и отказываясь верить своим глазам, - что вы делаете? Зачем это все нужно?
Но никто меня не слышал. Их запрокинутые головы даже не пошевелились. Только Кати тихо застонала в ответ. Я подошел к ней и стал трясти ее за ноги, пытаясь привести в чувство, но сзади на меня налетел Генрих и повалил на землю. Я пытался закричать, но он зажал мне рот и вытащил на улицу. Заламывая мне руки, он непрестанно твердил:
- Они хотели этого сами, они хотели этого сами.
- Хорошо, - сказал я сквозь зубы, - дай я поговорю с ними сам.
- Они не будут с тобой разговаривать.
- Я спрошу у них, хотят ли они этого, и все, - настаивал я.
- Ладно, - неохотно согласился Генрих и оттолкнул меня от себя, - иди, разговаривай, если они тебя будут слушать.
В сарае было прохладно, и через две дыры на крыше, слабо проникал свет. Я подошел к Алексу, забрался на подставку и зашептал ему на ухо:
- Алекс, Алекс.
Голова его едва дернулась, и он приоткрыл глаза.
- Что вы делаете, Алекс,- спросил я, - зачем ты мучаешь себя и других? Зачем тебе это?
-Я верю в Него, - ответил Алекс, - все мы должны пройти путь, который Он указал.
-Я тоже верю в Него, - сказал я, - но то, что вы делаете это глупо.
- Много званных, но мало избранных, - ответил он и отвернул голову насколько было возможно.
Я слез с подставки и перетащил ее к кресту Кати.
- Кати, Кати, - зашептал я, - я сниму тебя?
Она приоткрыла глаза и, если что-нибудь можно было увидеть в ее глазах, то это был испуг.
- Отстань, - сказала она одними губами и опять закрыла глаза.
Я слез на землю.
- Что же вы делаете, дураки? - громко сказал я, - кому нужна ваша дурацкая жертва?
Никто из них мне не ответил.
Я вышел из сарая. В беспамятстве я добрался до палатки, достал из сумки бутылку водки, налил себе полный стакан и выпил.
«Откуда, - думал я, - у этих людей такая сила воли, даже у этой тощей девчонки, что они могут терпеть такие муки».
Я пытался отогнать от себя мысли о том, что моя вера лопается, как мыльный пузырь, и я не способен сделать даже сотой части того, что делают они. Я убеждал себя, что их жертва это просто глупость, но где-то внутри кто-то говорил мне, что я просто трушу и не могу идти до конца, как они.
«Почему же ты так уверен, что они не правы? - говорил он мне, - откуда ты можешь знать это?»
Стараясь уйти от этих вопросов, я опять налил себе полный стакан и выпил. Что было дальше, я не помню.
Мне приснилось, что я распят вместе с Алексом, Риком, Кати. Все тело жгло, во рту стояла противная сухость, в животе, возле ребер, засела острая тупая боль, но постепенно я стал забываться и почувствовал странное единение с Алексом, с Риком, с Кати. Я почувствовал свою любовь к ним, всепоглощающую, пронизывающую любовь, такую, какую невозможно описать словами, и тут, сверху, через крышу сарая, к нам спустился ослепительный солнечный свет и мой крест стал медленно подниматься навстречу этим вертикальным лучам. Я почувствовал, что взлетаю, как пушинка; меня перевернуло лицом к небу, и я полетел, все так же, лицом к небу, над землей, чувствуя и видя под собою леса, реки, деревни - они стали удаляться, пока не исчезли совсем...
Я очнулся от странной немоты в теле. Я попытался пошевелиться, но не смог и только тогда понял, что привязан к столбу. Осмотревшись, я увидел, что нахожусь в сарае, рядом с Риком.
- Эй, - попытался крикнуть я, - что это такое? Развяжите меня.
Мне показалось, что на губах Рика мелькнула презрительная усмешка, но жажда и зуд, так изводили меня, что я опять попытался закричать. Горло мое пересохло, и изо рта доносились лишь нечленораздельные звуки. Я стал отплевываться, чтобы хоть как-то прочистить горло. В это время на улице раздался шорох, и дверь растворилась. В сарай зашел Генрих.
- Что, протрезвел? - презрительно спросил он.
- Развяжи меня, - униженно попросил я.
У стоянки я спустился к реке, разделся и стал плавать, глотая воду.
Раз за разом я входил и выходил из реки, пока тело не стало сводить судорогами. Весь синий от холода, непрерывно стуча зубами, я вернулся к костровищу. Ко мне медленно приходила способность мыслить. Не скажу, чтобы я особенно этого хотел. В тюрьме так же с неохотой пробуждаются после снов о свободе и объятиях женщин. Глубоко в себе я носил чувство совершенного предательства и боялся остаться с ним наедине. И никакая логика не могла мне помочь.
Генрих, не скрывая своей ненависти, сказал мне, что, если я еще раз так напьюсь, то он выполнит мою просьбу и прибьет меня к столбу, как остальных.
- Тогда можешь кричать, звать на помощь, - добавил он
- Разве я просил этого? - спросил я.
- Да, - зло ответил он, - еще милицию грозился вызвать, если не прибью.
Я помог ему разжечь костер, принес веток, достал из сумки последнюю банку тушенки и поставил на огонь котелок.
- Ты-то куда лезешь, - сказал мне Генрих, увидев тушенку, - твое ли это дело? Это они фанатики с запудренными мозгами.
- Откуда ты их знаешь? - спросил я.
- Случайно познакомились на вокзале. У меня ни копейки в кармане не было, а они заплатили мне деньги за то, чтобы я их распял. Я не спрашивал, зачем им это надо. Сам я неверующий, атеист. Просто я человек и держу свое слово. А то бы давно бросил этих...
Тут Генрих выругался и сплюнул в костер.
- Они давали мне читать этот Новый Завет, - продолжил он, - пытались убедить, что Бог есть, но все их доводы не стоят выеденного яйца. Читал я их книгу и никак не мог понять - что они в ней нашли. К тому же (тут он зло засмеялся) два их товарища сбежали от них два дня назад. Вначале-то их было пятеро.
- Так ты снимешь их или нет? - спросил я.
- Попросят — сниму, не попросят — не сниму, таков уговор.
Говоря эти слова, он лукаво улыбнулся, и что-то нехорошее почудилось мне в этой улыбке. Мне показалось, что вместо Любви, они внушили ему ненависть.
- Какой у нас сегодня день? - спросил я.
- Воскресенье.
Я попросил у него ключи и побежал к сараю. Торопливо открыв дверь, я забежал в сумрак и, найдя подставку, залез к Алексу.
- Иисус воскрес, - почти закричал я ему на ухо, испугавшись, что он уже умер.
Но губы его шевельнулись, и подобие улыбки скользнуло по ним.
- Все хватит, побаловались, и хватит, - стал убеждать я его и даже попытался вытащить гвоздь.
Алекс, едва заметно покачал головой, и в его глазах мелькнуло такое отчаянье, что я остановился.
- Пить, пить, - не услышал, а уловил я из другого угла.
Это была Кати. Я выскочил из сарая и побежал к реке. У меня не было никакой посуды, я достал платок и пытался удержать им воду в ладонях.
Вернувшись, я поднялся к Кати и стал смачивать ей губы водой и вытирать лицо.
«Нет, здесь действительно хватит»,- подумал я и, спрыгнув на землю, стал раскачивать крест.
В это мгновение кто-то ударил меня по голове, и я потерял сознание.
Я очнулся неподалеку от сарая. Рядом со мной сидел Генрих. Я встал и, шатаясь, хотел подойти к сараю. Генрих загородил мне дорогу. Он достал кармана складной нож, и выдвигающееся лезвие больно блеснуло на солнце.
- Если ты попытаешься их снять, - сказал он, - я тебя убью.
К палатке я вернулся под охраной Генриха. Он внимательно следил за мной и не отпускал ни на минуту. Стоял полуденный зной.
- Пойду искупаюсь, - сказал я ему и стал спускаться к реке.
Я чувствовал на себе взгляд Генриха. Войдя в реку прямо в одежде, я стал умываться. Оглянувшись, увидел, как Генрих ухмыльнулся, выругался про себя и ушел к палатке.
В одежде, тихо, я вошел в воду и поплыл. Я знал, что внизу по течению, на другом берегу реки есть небольшой поселок.
Боязнь того, что Генрих погонится вслед за мной подгоняла меня.
Противоположные чувства боролись во мне. То мне казалось, что я совершаю предательство, как Иуда, то, что я спасаю их от смерти, но, признаюсь, первое чувство было во мне сильнее. Почему же я не остановился, спросите вы. И будете правы. Нет, все-таки, их смерти я боялся гораздо больше.
Выйдя из реки, я побежал по засеянному картофелем полю. Примерно на середине, я оглянулся и увидел, как Генрих вылез из воды и побежал вслед за мной. Расстояние стало сокращаться. Солнце палило прямо в глаза, я задыхался и выбился из сил. Страшно кружилась голова, пот заливал мне глаза. Когда поле закончилось, я стал карабкаться на косогор и выбежал на окраину поселка. На улице никого не было. Я побежал вдоль улицы, пытался кричать и редкие люди выглядывали из-за калиток и из палисадников. Я бежал к центру поселка, где находились магазины и милиция. За мной уже никто не гнался.
Я подбежал к милиции, но дверь была закрыта. Вокруг меня стали собираться люди и я, захлебываясь собственными словами, стал просить их найти милиционера или самим идти на тот берег и спасать оставшихся там людей. Дряхлые старухи, слушая меня, изумленно крестились, говорливые женщины стали обсуждать мою историю, и только одна из них побежала за милиционером. Не знаю, сколько прошло времени – наверное, довольно много - пока, наконец, не нашли участкового, машину и не поехали к лагерю по длинному объездному пути, через мост.
В машине сильно трясло, было очень душно, и я едва не вскрикивал от головной боли.
Когда мы приехали, сарай был закрыт. Милиционер с деревенскими мужиками, взломал замок и зашли внутрь. Их долго не было. Когда они вышли, милиционер сосредоточенно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Они мертвы.
Глаза мои стал застилать туман и я потерял сознание.
* * *
Очнулся я ночью, и долго не мог понять, где нахожусь. Когда глаза привыкли к темноте, я рассмотрел серые стены и окна с решетками. Мрачная действительность не произвела на меня впечатления, и я уснул на деревянной скамье.
Утром, следователь по уголовным делам сообщил мне, что три моих товарища, распятые на кресте, были убиты ударами ножом в область солнечного сплетения. Каждому было нанесено по три удара.
- Вы пили вчера? - спросил он сморщившись и отмахиваясь от меня, как от мухи, - от вас пахнет.
Это был высокий, худой человек с очень умными глазами и уверенными движениями.
Миловидная секретарша в углу, стала заносить мои ответы в протокол, печатая на машинке. Следователь спросил меня, сколько я выпил и я сказал, что около бутылки. «Один?»- спросил следователь, «Да,» - ответил я. «Это была водка? - опять спросил он. «Да, водка,» - сознался я.
Молодой парень, ассистент, сержант по-моему, (я плохо разбираюсь в званиях) принес мои вещи: палатку, рюкзак, куртку, книги, даже посуду, и присел поодаль, с интересом на меня поглядывая.
- Это ваши книги? - спросил следователь.
- Да.
- Значит вы верующий? - следователь показал мне Новый Завет и услышав мой ответ спросил:
- Во что же вы верите?
Мне не хотелось разговаривать с ним на эту тему и я сказал, что во многое.
- И все-таки, - настаивал следователь.
-В высший смысл, - сказал я и попытался объяснить, что ему будет трудно понять меня. По-моему, я говорил неубедительно.
Следователь помолчал, давая возможность секретарше записать мои показания.
- Это ваш рюкзак? - спросил он, указывая на мой рюкзак.
- Мой.
- А нож? - спросил он чуть быстрее обычного.
- Мой, - ответил я машинально и только тут вспомнил, что это нож Генриха.
- Нет, - тут же поправился я, - это Генриха.
- Генриха Четвертого? - пошутил ассистент следователя, сидящий в углу.
Шутке улыбнулась даже машинистка, но следователь строго посмотрел на него.
- Нет, - повторил я, - с нами был четвертый парень и это его нож. Он гнался за мной до самой деревни и только потом отстал.
Мне стало понятно, что меня подозревают в убийстве Алекса, Рика и Кати, но найти себе оправдание я не мог. К тому же сильно болела голова.
- Вы курили это? - спросил меня следователь, показывая пакет с травкой.
- Чуть-чуть.
- Значит, все-таки, курили. Все вместе?
- Да. Только Генрих не курил.
- На сегодня достаточно, - сказал следователь, и меня увели в камеру.
Вскоре мне предъявили обвинение в убийстве трех религиозных фанатиков, таких же, как я сам.
Меня водили на допросы, возили на место преступления и все время советовали сознаться в убийстве.
«Ведь вы же не помните, что делали той ночью, перед преступлением, - говорили они, - значит, может быть, вы и убили их».
Однажды, следователь сказал мне, что на месте преступления они нашли железную кружку. В камере я часто думал о том, зачем Генрих принес ее туда. В том, что это сделал он, не было никаких сомнений. Он принес им воды, но что было дальше... Почему он убил их? Его взбесило их упорство? Или он так возненавидел их? Мне чудилось, что он кричал на них, проклинал, спрашивал, снять ли их с крестов, потом вылил всю воду и ударил их ножом, каждого по три раза. «Чтобы было совсем похоже!»- в ярости кричал он... А, может быть, они сами попросили его...
Жизнь в тюрьме довела меня до последней крайности. Я жил среди других приговоренных и они не задевали меня, относясь с некоторым почтением. Все они были уверены, что я убийца и мне грозит вышка, то есть, смерть.
Ко мне приезжали родители, отец и мать, но я не могу об этом писать, ибо это выше моих сил.
На суде собралось много народу, об этом деле судачил весь город. Доказательств у обвинения было так много, а доводы защиты так слабы, что я не верил в то, что меня оправдают. Адвокат советовал мне сказать, что я атеист, что Новый Завет не моя книга, но я не хотел отрекаться. К тому же сказали, что мне все равно дадут срок. А я не могу сидеть в тюрьме - она сводит меня с ума.
И тогда, святой отец, я сознался. К чему было отрицать то, во что уже, даже сам я, не верил до конца? После долгих раздумий я понял, что виновен в их смерти. Иногда, мне даже самому казалось, что это я убил их. Где я совершил свою роковую ошибку (или предательство), судить уже не мне.
Меня приговорили к расстрелу. Смерть совсем не пугает меня. Я исповедался православному священнику, зная, что Вам далеко добираться до этих мест, да я и не знал куда писать.
Святой отец, когда вы прочитаете мое письмо, меня уже не будет. Что я хотел сказать этим письмом - трудно сказать. Пусть оно будет исповедью. Я хотел сказать ее сейчас, чтобы облегчить душу...»
* * *
Через месяц, в одной районной библиотеке, отец Антоний из Ордена Святого Бенедикта, прочитал в заказанной им газете:
« ...В зале суда было заслушано дело гражданина Н., который в припадке религиозного фанатизма убил трех своих товарищей, двух мужчин и одну женщину, предварительно распятых им на кресте, по-видимому, с их согласия. В состоянии алкогольного и наркотического опьянения, он нанес каждому из убитых по три ножевых ранения и, протрезвев, пытался выдать убийство за дело рук несуществующего лица. Под давлением неопровержимых улик, обвиняемый сознался в совершенном преступлении и был приговорен к смертной казни. Приговор приведен в исполнение...»
апрель 1997г.
Категория: Рассказы Автор: Андрей Мухраев нравится 0   Дата: 26:05:2014


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru