- Пирожки-и-и, пирожки-и-и! С капустой, картошкой, яйцо-ом! Огурчики малосольные! Пирожки-и-и!.. – зычно приятный голос разносится по перрону.
В потёртой кофте, коричневая юбка без ветра на бегу развевается, женщина с авоськами продолжает знакомить выходящих на остановке пассажиров:
- Пиво, минералочка!..
Стёпка торопится за матерью, таща корзину с почти остывшей радостью пассажиров плацкартных и купейных вагонов. Долговязый, с правильными пропорциями фигуры, он одной рукой поправляет оседающую ниже пояса резинку трико и спешит. Хорошо, что мама с авоськами крупная, за неё можно спрятаться от любопытных вопросительных взглядов девчонок из проходящих поездов.
Каждый божий день Стёпка видит их, стайками выпрыгивающих на перрон, гуляющих за ручку с отцами или мамами. Их розовые шортики, серебристые босоножки и восхитительные заколки в различных по форме причёсках царапают Стёпку больнее окаянного щенка Разини. За следы на руках беззлобной игры дурачковатого овчарёнка ему тоже неловко. Может, и к лучшему, что мама на давно обещанную футболку с артистом Губиным никак не наскребёт? А так – материна рубашонка руки прикрывает.
Нет, он не завидовал. Разве что самую малость. И всё-таки однажды, проводив взглядом очередной устремившийся в сторону Москвы поезд, спросил:
- Почему у всех ребят каникулы, а у меня эта жёлтая корзинка? Почему у старых трико отвисли коленки и голову нужно мыть мылом, а не шампунем?
Господи, если бы он только знал, как расстроит уставшую мать.
- У отца спроси, - бросила она.
А что у него спрашивать, если он пьяненький спиной диван придавил и второй месяц мычит, периодически похмеляясь «до рыгачки». Конечно же, ему стыдно было перед матерью, но у него была причина – растущее не по дням, а по часам желание приобрести собственный аккордеон, доучиться у Владимира Семёновича музыкальной грамоте и уехать в Москву продолжать учиться полюбившемуся искусству.
По ночам, когда поезда не ходят, в доме тихо, а спать – не спится, он слушает старенький, подаренный учителем музыки, плеер с записями мелодий в исполнении знаменитых аккордеонистов. Закрывая глаза и прячась глубоко под одеяло, он тысячу раз за ночь представлял себя то на вступительных экзаменах в музыкальное училище, то на сцене во время выступления перед зрителями. И однажды, всплакнув по поводу внутренней тоски и матушкиного обещания помочь перескочить переходный возраст в два дня, он решил: уйду учиться музыке хоть пешком.
Но тут вскрылось одно обстоятельство. Страшное, практически безвозвратное – батя разнюхал Стёпкин тайник и, естественно, опустошил его. Восемьсот сорок девять рублей, хранившихся в бумажном конверте между учебниками, исчезли.
Отца видели у киоска возле Дома культуры. Побежал туда – нет. Заскочил к дяде Ване, верному отцовскому собутыльнику, - тоже нет. вернулся домой, а тут матушке позвонили: мол, видали твоего Витьку у железнодорожного переезда. До него минут пятнадцать скорым шагом. Но Стёпка бежал так, как никогда не бегал даже на физкультуре. Вот он, переезд. Пробежаться вдоль и, если бати нет, бегом по путям в сторону железнодорожного магазина, а там и до вокзала недалеко. Может быть, там, в шашлычной?
Стоп.
Ничего уже больше не нужно. Ни паспорта, потому что взрослость так и не пришла. Ни денег, потому что некому было покупать билет в плацкартный вагон, чтобы поехать учиться в музыкальное училище. И хорошая одежда, радиодиджеи, постеры, матушкина коричневая юбка, пирожки с картошкой, луком – всё это перестало в одночасье существовать. Растаяло, растворилось в какой-то багряной дымке. Чтобы понять это, у него, наверное, была одна или две секунды.
Никто не понял, что же произошло и почему. Обходчик путей нашёл его ранним утром лежащим на рельсах, в крови. На шум сбежалась половина станционного люда, другая половина, более занятая, моментально зашепталась. «Сам? Не сам? Несчастный случай? Что-то заставило?» О Стёпкином одиночестве никто не говорил. Никто ведь о его одиночестве и не догадывался. «Какой хороший паренёк, маме на вокзале помогал… Жаль, отец пьяница…»
|